Владислав Бахревский - Страстотерпцы

— От кого же известно о сей тайне? — царь смотрел на своего оберегателя с изумлением.

— От Ивана Самойловича...

От огорчения и заботы расплывшееся лицо государя стало маленьким, голос звучал разобиженно:

— Неужто не быть мне в Киеве? Я теперь «Жития» читаю о преподобных киевских старцах. Дивные подвиги творили. Господь молитвы их слышал... В не больно далёкие годы, при царе Иване Васильевиче, ходил за пещерами инок Дионисий. На Пасху пришёл покадить святым гробам да и воскликнул: «Христос воскресе!» И был глас от всех святых тел: «Воистину воскресе!»

Алексей Михайлович поднялся из-за стола, подошёл к иконам, поцеловал образ Спаса Нерукотворного.

— Тоска, Афанасий Лаврентьевич. Если бы Господь позволил мне, грешнику, приложиться к мощам святого братства Антония и Феодосия — многие беды грядущие миновали бы Россию... и меня. Да вот копошится что-то в душе: не бывать тебе в Киеве!

Улыбнулся бодро, отстраняя рукою минутную слабость.

— Будет так, как Бог велит... Нынче указ подписал. Воеводой в Новгород едет Дмитрий Алексеевич Долгорукий. Долгорукий в Новгород, а мы с тобой, Афанасий Лаврентьевич, собрав дорожную суму, — в Киев.

— Господь милостив.

— Аминь! — согласился царь.

16 февраля 1668 года пришло в Москву известие об измене Ивашки Брюховецкого... Русской кровью умылся боярин-гетман. Совершилось злодейство 8 февраля, в день золовкиных посиделок на масленицу.

Гадячский воевода думный дворянин Юрий Григорьевич Огарёв пришел к гетману с полковниками на двор пожелать здоровья, узнать, нет ли каких срочных важных дел.

В дом воеводу не пустили, никто из челядников, из джур гетмана тоже не показался.

— Что это у них за сонное царство? — удивился Огарёв.

Полковник-немец Яган Гульц показал, улыбаясь, на голову:

— После блинов крепок сон.

— Видно, тещин вечерок Иван Мартынович на славу отпраздновал, — предположил сотник Андрей Чуприянов.

— Что это за масленица! — повел руками по сторонам Юрий Григорьевич. — Ночью и то мороза нет. У нас нынче снежные города ломают, а здесь снежка слепить не из чего.

Оттепель грянула на Богоявление, вместо крещенских морозов шли дожди.

— В Москву бы! — вздохнул Огарёв и кликнул денщика: — Никита! Постучи им ещё.

Никита поднялся на крыльцо, забарабанил в дверь кулаком. За дверью словно ждали этого стука. Дверь приоткрылась, выпустила карлу по имени Лучка.

— Гетмана нема, — сказал Лучка, хитро улыбаясь. — В церковь пошёл, пид гору.

— Никита! — приказал Огарёв. — Сбегай пошукай гетмана.

Немец Гульц озабоченно посмотрел на воеводу:

— Не понимаю. Нехорошо.

— Чего же хорошего? — согласился Огарёв. — Капризничает Иван Мартынович. Себя показывает. Что ни день — новая обида.

Андрей Чуприянов, прикрывая ладонью рот, шепнул:

— В курене люди. За нами глядят... Изготовиться бы.

— Нас в городе две сотни, а казаков три тысячи. Мы и ружья зарядить не успеем, — ответил Огарёв одними губами. — Вида не показывайте!

Беспечно переговариваясь, подождали Никиту.

— Гетмана в церкви нет! — доложил денщик.

— Что поделаешь, пойдёмте к обедне. Будем нужны Ивану Мартыновичу, позовёт.

Уходили со двора неторопко, а по спине мурашки бегали.

У себя в доме Юрий Григорьевич сказал полковникам и стрелецким начальникам:

— Была бы в городе хоть какая крепостёнка! Негде нам запереться. Ружья зарядите, но из хат не показывайтесь. Может, обойдётся.

Юрий Григорьевич был молод. На Васильев день разменял третий десяток. Жена его Авдотья Ивановна, дивная русская красавица, на Пасху собиралась отпраздновать шестнадцатую весну.

— Пошли к обедне, Авдотьюшка, — сказал воевода, оглядывая супругу тоскующими глазами.

— Что приключилось-то? — спросила Авдотья Ивановна.

— Слава Богу, пока всё спокойно. Золото сними с себя, а вот шубу надень самую богатую... В церкви не оглядывайся по сторонам. Будь, милая ты моя, истинной воеводшей.

Авдотья Ивановна перекрестилась на икону Иоанна Предтечи, сняла дорогие серьги, сняла ожерелья. Из колец оставила обручальное, шубу надела кунью.

Обедня шла своим чередом, когда прибежал к воеводе денщик Никита, шепнул:

— Гетман полковника Ягана к себе позвал, велел всем русским выходить из города.

— Где полковник?

— В воеводской, тебя ждёт.

Под смешки и ядовитые окрики казачек уходила воеводша из церкви.

— Слёз смотри не показывай! — шепнул Юрий Григорьевич.

Авдотья Ивановна удержала в себе бабью росу, а дома было уже не до слёз. Слуги собирали пожитки.

Полковник Яган Гульц заряжал пистолеты.

— Через час мы должны покинуть Гадяч, гетман приказал передать тебе: «Если вы, русские, из города не пойдёте, казаки побьют вас всех».

— А если пойдём, так не побьют, что ли?! — закричал Юрий Григорьевич.

— Гетман на иконы крестился. Говорил: от казаков задоров не будет, только выходите вон из Гадяча скоро и смирно.

— Что ж, собирайтесь, пойду погляжу гетману в честные его глаза.

На дворе Брюховецкого Огарёв застал толпу казаков. Сказал джурам, чтоб позвали гетмана. Казаки, бывавшие с Огарёвым не в одном ратном деле, отводили глаза. Скоро Огарёв остался на широком гетманском дворе с одним Никитой.

Наконец Брюховецкий показался. Постоял на крыльце. Спустился на одну ступеньку, на другую...

— Вон пошёл из Гадяча! — закричал, наливаясь досадой.

— Такова твоя служба великому государю? — спросил Огарёв тоже криком.

— Ко мне пришли из Сечи кошевой атаман да полковник Соха. Нелюбо, говорят, нам, что москали в украинских городах засели. Только и слышим: налоги плати. Много обид у казаков на русских.

— Хлеб-то чей едите? — спросил Огарёв.

— Довольно гутарить! Уходи, воевода, пока цел. Вот тебе мой сказ и указ.

Огарёв понимал — ничего уже не переменить, но не утерпел:

— Променял ты, Иван Мартынович, славу и жизнь — на позор и смерть.

Выступили обозом, держа оружие в санях.

Городские ворота были открыты. Полусотня немецких солдат полковника Ягана Гульца прошла беспрепятственно, а перед стрельцами ворота захлопнулись.

— Гетман икону целовал, клялся выпустить нас без крови! — закричал Огарёв.

— То его думка! У нас другая! — засмеялся громадный казак Иван Бугай и ткнул в Огарёва копьём.

Воевода от тычка увернулся, копьё вырвал, но казаки уже бежали со всех сторон. Из саней пальнули по казакам.

Схватка была жаркой, но короткой. Волки перед овцами широки, а брехнёт собака — хвост поджали.

Отхлынули.

Стрельцы отворили ворота, пошли, погоняя лошадей, Московской дорогой. Соединились с отрядом Гульца.

Недалеко ушли, дорогу преградила казачья засада, из города прискакали запорожцы полковника Сохи, а с ним вся гетманская дворня. Иван Мартынович решил как можно дольше таить измену. Да и поживиться казакам было невтерпёж.