Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Сказала и прикусила язык: у Федосьи-то Прокопьевны, у красавицы, от старого мужа — одно дитя.,. Несчастная сестрица, покойница Анна, с пустым чревом жизнь прокоротала.

Попраздновал — помолись.

4 апреля царь с царицей ходили в Новодевичий монастырь, а 17-го опять праздновали: день ангела Симеона Алексеевича.

В наступившие наконец будни Алексей Михайлович занялся хозяйством. Указал, чтоб из житницы, в которой завёлся затхлый дух, продали сто четей ржи по двадцать шесть алтын четыре деньги за четь, а не станут покупать, так за те же деньги отдавать по две чети. Велел управляющему, если затхлый дух не истребится, известить о том без мешканья.

Отправил гонца в Ростов ярославский: пусть полковник Иван Сторм наберёт в целовальники на соляные заводы Ростова и Переславля охочих добрых мужиков из бобылей, но может брать и семьянитых, обнадёживать государевым жалованьем. Целовальник на соляном промысле — хранитель весов.

На том указе о целовальниках рукою Алексея Михайловича приписано: «Посадским людям в целовальниках быть не велеть».

Радуясь весне, занимался Алексей Михайлович садами, отдавая многие приказы Фалентину Фалентинову, доброму своему садовнику. Но больше всего пришлось заниматься корабельными делами. Скорые кремлёвские приказания исполнялись дурно.

Коломенский кабацкий голова Шуров, с которого надлежало получить пятьсот рублей, объявил с большим запозданием: «Денег нет! К корабельному делу дать нечего!» Марселис не сыскал у себя на тульских заводах ни векш, ни подъёмов; мастеров для производства этого заказа у него тоже не обнаружилось.

Алексей Михайлович затребовал векши и подъёмы в Пушкарском приказе, пушкарям приказал сковать якоря. Нытье подняли — того у них нет, сего нет, кузницы и горны малые, якорей сковать невозможно...

Даже пеньки не могли найти на канаты: ни в Смоленске, ни в Дорогобуже, ни в самой Москве.

Пришлось государю входить во все дела. Писал каширскому воеводе, в Ямской приказ — чтоб подводы под всякие грузы были непременно; к коломенскому епископу — отпустить в Дединово канатных и бечевных мастеров. В Коломну Кутузову о безостановочном содействии корабельному делу, о присылке в Дединово кузнецов, якорных мастеров, парусных швецов, всего, что нужно.

К рязанскому воеводе, в Пушкарский приказ — о кузнецах же, в Оружейную палату — о посылке в Дединово токаря. К Марселису — с выговором, с приказом тотчас дать железо, в Большой Приход — о покупке в Москве тысячи пудов отборной пеньки, к иноземцам — Бахру и Быхлину — о подъёмах. Кто-то исполнял повеления на четверть — коломенский епископ, имея тридцать двух канатников и бечевников, выделил восьмерых. Кто-то приказа совсем не исполнил — в Оружейной палате токаря вдруг не нашлось... Но мельница молола и намолола наконец.

26 мая распорядитель корабельного строения дворянин Полуехтов донёс великому государю из Дединова: «Корабль на воду спущен, доделывается на плаву, а яхта, бот и шлюпки поспеют в скором времени».

Ордин-Нащокин, не доверяя дьякам Новгородской чети Дохтурову и Голосову, корабельное дело перевёл в Посольский приказ, да только недосуг ему стало искать сверх заготовленного леса ещё сто двадцать сухих брёвен в десять саженей длиной, в девять вершков толщиной, менять на корме орла на льва, искать машину для подъёма щеглов — так по-русски называются мачты.

Афанасий Лаврентьевич готовил великое посольское деяние.

Он пригласил в Курляндию, в Митаву, для заключения торгового союза северных стран полномочные посольства Речи Посполитой, Швеции и в качестве посредника — курфюрста бранденбургского.

Таких съездов ранее в Европе не бывало. Русский канцлер возводил проблемы торговли в достоинство первостепенных государственных забот, может, более значительных, нежели проклятые вопросы войны. Чтобы торговать, нужно иметь товары, нужно эти товары производить, а значит, работать. Не убийство, но работа — вот достойное, естественное божеское дело людей.

Торговля, соединяя царства и народы общими заботами, обещала покой городам и весям. Тайный умысел съезда впервые был добрым: война становилась невыгодной.

Алексей Михайлович благословлял своего оберегателя посольских дел: торговый договор между бывшими многолетними неприятелями подвигнет все три царства к заключению вечного мира. А у вечного мира — и вера, и надежда с любовью. Надежды у Алексея Михайловича были немалые: польская корона почти уже сирота. Отречение короля Яна Казимира ожидалось на первом же сейме.

Корона Ягеллонов была для русских государей вечной морокой [58].

На дворе стоял май. Ночью в кремлёвских садах соловьи уж так славили ненаглядных соловьих — возревновал государь к дивным тем посвистам, любил царицушку свою до зари.

Пробудился, посмотрел, а Мария Ильинична заря и есть. Румяная, юная, губы улыбаются, словечко какое-то ласковое складывают.

Ожидая поутру для спешных тайных дел Афанасия Лаврентьевича, все усы поглаживал, дивуясь соловьиной ночи. Хмурился, суровел, настраивая себя на царственное, брался «Куранты» читать [59]. Афанасий Лаврентьевич возобновил сии позабытые было рукописные саженные свитки для немногих глаз о заграничных вестях.

Скользил по строкам, пока не наткнулся на известие о пребывании посольства Потёмкина в Париже. За гостиницу в Байоне с русского посла запросили пятьдесят ефимков да ещё пятьдесят ефимков за стол из девяти рыбных блюд. Благоразумный Пётр Иванович от такого гостеприимства отказался, разбил палатки. Наконец пришло время аудиенции в Сен-Жермене, посол поднёс королю булатную саблю, соболей и горностаев. Отношение к посольству сразу переменилось. Потёмкина приняли Вильрия, Лион, Кольбер. Договорились о торговле. Французы просили разрешения на проезд купцов в Персию, но у Потёмкина полномочий заключать такие договоры не было, предложил отправить посольство к великому государю.

Сообщалось также: русские послы были в театре, смотрели «Амфитриона» Мольера.

— А у нас-то послам театра нельзя показать, — подосадовал Алексей Михайлович. — Никто и не надоумит театр завести!

На появившегося оберегателя посольских дел глянул сердито, Афанасий Лаврентьевич шею вытянул, глаза скосил в «Куранты»:

— Потёмкин и Румянцев посольство достойно держат! — взял под защиту своих людей. — В грамоте на твоё государево имя французы титул написали неполно. Тогда Потёмкин отказался от обеда с маршалом де Больфоном. И маршал тотчас грамоту велел переписать. Потёмкин ради такой дружбы подарил маршалу свою соболью шапку.

— Впрямь молодец Пётр Иванович! — согласился государь, думая, как бы сказать оберегателю о театре.