Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Ордин-Нащокин начал докладывать наитайнейшие посольские известия от посланника Акинфова.

— По совету литовского референдаря пана Брестовского Акинфов был у радетелей твоего величества, у коронного подканцлера бискупа хелмского Андрея Ольшанского, у канцлера литовского Христофора Паца, у воеводы люблинского Яна Рея. Ольшевскому и Пацу соболей подарил, Рея обнадёжил. Все эти ясновельможные паны склонны избрать в короли государя Алексея Алексеевича. Коронный канцлер тоже не противник. Твёрдо не говорит, но за соболей выкажет примерное дружество.

Алексей Михайлович тихонько вздохнул, глянул на оберегателя обидчиво: ещё до восшествия на престол Яна Казимира желал изведать тяжесть польской короны на своей голове. Спросил:

— Сколько их, охотников до польской шапки?

— Охотников тайных — множество, — сказал Ордин-Нащокин, нечаянно уязвив государя. — Но рассчитывать на корону всерьёз могут четверо. Придворные их величества Яна Казимира желают видеть на престоле Речи Посполитой герцога Конде. Однако, полагаю, что французская партия после отречения короля сильно убудет. Есть сторонники лотарингского герцога Карла. Шведская партия и курфюрст бранденбургский станут выкликать пфальцграфа нейбургского. Убеждён: у Алексея Алексеевича сторонников больше. Нынче они сильнее других — гетман литовский Михаил Пац, канцлер Христофор Пац, коронные канцлер и подканцлер, бискуп хелмский, многие воеводы. Надеюсь, Павел Потоцкий, помня твои милости, тоже за царевича горой встанет... Курфюрста бранденбургского, придя в Митаву, я перекуплю.

Алексей Михайлович нахмурился:

— Шведская партия, французская, литовская, но ведь и польская должна быть! У шляхты большинство голосов.

— Об этом хорошо написал твоему величеству гетман Михаил Пац: «Нынче твои царские войска посланы на казаков. Так пусть эти войска далеко не отходят от границ Речи Посполитой. Во время избирательного сейма люди, радетельные твоему величеству, будут надёжнее и смелее, зная, что русские войска близко».

Алексей Михайлович, покряхтывая, поёрзал на своём удобном лёгоньком креслице.

— Афанасий Лаврентьевич!

— Слушаю, великий государь.

— Ты вот что! — глянул быстро, зарделся. — Ты не подумай чего... Уж очень близка корона-то... Грех на сторону отдать. Вся война, вся беда наша со стороны Польши... Не молод ли Алексей-то Алексеич?.. Не прельстятся ли паны ради зрелых лет каким-нибудь герцогом?.. Раскинь и ты умом своим мудрым. Многое ведь провидишь. Может, мне самому... за корону-то... ухватиться?

Афанасий Лаврентьевич похолодел. Молчание затягивалось.

— Ты правду скажи, — в голосе царя дрожало нетерпение.

— О таком государе, как твоё царское величество, только Бога славить, — истово сказал Ордин-Нащокин. — Да ведь ты — столп православия. Папёжникам-полякам сие хуже смерти.

— Эх, Господи! — вырвалось у Алексея Михайловича. — Когда в поход-то свой изготовишься?

— 26 мая можно бы и ехать, коли будет на то твоя государева воля.

— На Карпа и Алфея? На апостолов от семидесяти?.. С Богом. Сам тебя буду провожать. Великое дело затеяно.

Дверь вдруг растворилась, вошёл Фёдор Михайлович Ртищев.

— Прости, великий государь! Несчастье — Илья Данилович помер.

Все трое перекрестились.

— К царице пойду, — сказал Алексей Михайлович. — Что за напасти? От похорон сестрицы не опамятовалась, а теперь — родной батюшка.

Государыня Мария Ильинична прильнула к супругу, как голубка к голубю.

— Покинул нас Илья Данилович.

— Царство ему небесное. Святитель Алексий, чудотворец и заступник наш, встретит ныне батюшку, к Господу отведёт...

Мария Ильинична плакала без голоса, заливая слезами плечо родного своего, Богом данного, любимого...

Обедню Алексей Михайлович с Алексеем Алексеевичем стояли у раки святителя Алексия в Алексеевеком храме Чудова монастыря. Именины старшего сына, но из головы не шёл Илья Данилович, да ведь и как было не думать о покойном. Только, грехи тяжкие, самое несусветное вспоминалось. Было дело — палкой колотил тестя за алчность... Дураком называл...

Невольно взглядывал на сына, неприязненно ища в нём родственные черты деда. Шея у Алексея была тоненькая. Лебедёнок! Как на такой шее удержится золотая королевская шапка?

Служил обедню антиохийский патриарх Макарий. Паисий был у гроба Ильи Даниловича в церкви Преподобного Сергия на подворье Троицкого монастыря.

На отпевание царь и наследник прибыли с патриархом Макарием. Приехал Иоасаф. Удостоился Илья Данилович великой благодати: три патриарха отпевали.

— Грешен перед тобою, Илья Данилович! — покаялся царь над гробом тестя. — Лёгок я был на грубое слово, обижал тебя, забывая, что ты отец мне, дед наследнику, царевичам и царевнам. Прости, заступись за нас, грешных, перед Господом.

Помянул о суетном, а суета тут как тут, свинья свиньёй.

На границу в Севск на смену Юрию Алексеевичу Долгорукому послал князя Григория Семёновича Куракина, а товарищем, вторым воеводой, — стольника князя Петра Ивановича Хованского. Летами Пётр Иванович был молод, да норовом под стать батюшке своему. Начал местничаться, не поехал в полк. Давно ли, кажется, князь Жирово-Засека был бит батогами за сию дурость? Не унимаются.

Приказал везти князя Петра в крестьянской телеге до самого Севска, а там выдать головой князю Григорию Семёновичу Куракину.

На проводах Ордин-Нащокина та же дурость. Отказался быть почётным приставом у оберегателя большой царской печати и посольских дел стольник Матвей Степанович Пушкин.

Алексей Михайлович указал отвести Пушкина в тюрьму, но тотчас отпустить, велеть явиться на Красное крыльцо для проводов великого посольства.

Пушкин указа не исполнил, сказал Башмакову:

— Нащокин передо мной человек неродословный, молодой. Не могу я иначе службу государю служить. Зело болен.

Ложка дёгтя не испортила бочки мёда. Проводы получились величавыми.

Великий государь со всем синклитом, с духовенством, с патриархом Макарием по правую руку, со святейшим Иоасафом по левую провожал Афанасия Лаврентьевича, великого посла, от Успенского собора за Тверские ворота до Страстного монастыря Пресвятой Богородицы.

Патриархи совершили молебствие. Государь облобызал на прощание Афанасия Лаврентьевича, подвёл к патриархам и, кланяясь, просил ежедневных молитв, чтоб дело, за которым отправляется оберегатель посольских дел, совершилось во славу Троицы, ради радости православных христиан и на посрамление варварских племён.

— Святейшие предстоятели наши! — воскликнул Алексей Михайлович, подводя к патриархам и другого посла, Ивана Афанасьевича Желябужского, а за ним дьяка Горохова, — Благословите сподвижников боярина Афанасия Лаврентьевича, ибо едут совершить деяние, какого в России испокон веку не бывало.