Владислав Бахревский - Страстотерпцы

— А ну-ка умойте да причешите красну девицу! — распорядился Разин, зорко поглядывая на толпу.

Явились тотчас охотницы, умыли девку, причесали. Казаки тут как тут, дали жемчуга, чтобы бабы вплели замарашке в косы. А замарашка-то уж не замарашка. Личико под сажей оказалось белое, румяное.

— Ишь, какая лебедь в галку рядилась! — воскликнул Степан Тимофеевич. — Да ты, я погляжу, в Астрахани первая красавица.

Сделал знак казакам.

Завели казаки деву в ближнюю лавчонку, подержали, сколько надо, томя ожиданием, и представили народу на погляд.

В шелку, в алых чёботах, в перстнях. Серьги огонь рассыпают, на голове тонкая шаль с жемчужной каймою. Ростом девка высокая, осанкой величавая.

— Кто госпожа-то из вас? — спросил Степан Тимофеевич, подводя девицу к несчастной, перепуганной насмерть дочери подьячего, не больно богато одетой, но ухоженной, сытой, красивой.

Повёл бровью — надели и на госпожу богатое ожерелье.

— Что скажешь, душа-девица? — спросил атаман служанку.

— Не ведаю, что сказать.

— С хозяйкой пойдёшь, в прежнюю свою жизнь, али, может, с нами, с казаками, на волю?

— Я хоть и сирота, а своей судьбы сама решить не могу, — сказала вдруг девица.

— А кто же за тебя ответчик?

— Бог.

— Иди с казаками! — зашумели женщины. — Тебя дома-то со скотиной спать кладут. Ступай! Ступай! Оберут ведь хозяева-то тебя. Красоты твоей жаль.

— Ну, что? — снова спросил Степан Тимофеевич девицу. — До Бога далеко, попов не видно, попрятались. Не спросить ли у народа?

— Чего спрашивать? Иди с добрыми людьми! Живи себе припеваючи на вольной воле! — кричали доброхоты.

Служанка подошла к хозяйке своей, поклонилась:

— Отпустишь ли, госпожа?

— Ты, Глаша, чай, не в крепости. Вольный человек, — набравшись духу, ответила дочь подьячего.

— Так я пойду?.. — сказала Глаша, всё ещё спрашивая.

— С Богом! — кричали люди. — Слава Степану Тимофеевичу! Слава!

— Были бы у нас цари такие! — вырвалось неосторожное слово у Саввы.

Иова глянул на отца совёнком, сказал:

— Коли царь деньгами пробросается, будет не царство, не народ, а нищая братия.

— Твоя правда! — согласился Савва, обнимая мудрого сына.

Сходили они в пушной ряд, справились о ценах на меха. Правильная торговля, однако, с приходом Разина в Астрахани уничтожилась. Дорогие вещи казаки спускали за бесценок.

Мешхедский купец, бравший товар ещё у Енафы, обещал приехать на ладью, поглядеть меха. Договорились о встрече назавтра.

Но утром на «Орёл» явились нежданные гости: Степан Тимофеевич, Васька Ус, а с ними полсотни казаков.

Смотрели с пристрастием. Облазили каюты, ощупали мачты — из какого дерева, посчитали, сколько парусов можно поставить. О пушках тоже не забыли.

По запросу Ботлера корабль предполагали вооружить восемнадцатью шестифунтовыми орудиями да четырьмя трёхфунтовыми. На деле же мощь корабля оказалась пожиже. Шестифунтовых было только пять пушек, пятифунтовых — одна, две четырёхфунтовые, а вот трёхфунтовых поставили одиннадцать, да три двухфунтовые.

Ботлер, оповещённый воеводами Прозоровским и Львовым об опасном донском атамане, которого надо всячески ласкать, не растерялся, поднёс гостям государевой водки. Водкой иноземных корабельщиков снабдил Приказ тайных дел, стало быть, сам царь.

Степан Тимофеевич откушал из братины, поднял брови и передал братину Усу.

— Славная водка, — сказал Ус.

— От государя-батюшки! — похвастал капитан Ботлер.

— Бери-ка ты своё питьё, да поехали ко мне, — пригласил Разин Ботлера. — Награжу! Всех награжу! Все поехали!

Пир затеял Степан Тимофеевич на своих стругах.

Иноземные матросы, кормщики яхты, шлюпов, бота, стругов поместились на быстроходной ладье Саввы, поплыли в казачье логово.

Савву больше всего тревожило: не сунулись бы казачки поглядеть, каков товар в ларях, ограбят за милую душу. Но казаки отдыхали. Широкое было гулянье, как на свадьбе.

— А у нас и есть свадьба! — захохотал казак, подавая Савве сулею. — Хлебай, кормщик! Не жалей зелёного вина! Не убудет!

— Да кто жених? И невесты не видно.

— Жених — Степан Тимофеевич, а невеста — вот она! — казак, хохоча, показал на реку.

— Разлучница-персиянка с русалками теперь играет! — захохотал другой казак. — Степан Тимофеевич даровал ханшу Волге-матушке.

— Как даровал?

— Утопил... Дочь Менеды-хана, мы её на море взяли, у Свиного острова. Персидский шах прислал корабли по наши головы, а мы те корабли на дно... Три буса всего осталось.

— Когда же дочь-то ханская... утопла? — спросили казаков любопытные.

— Да как к вам плыли. Загорелась душа у Степана Тимофеевича, взял он её на руки и — кинул за борт. Приняла матушка подарочек. Степан Тимофеевич любит подарки дарить.

В начале пира Савва с Новой сидели далеко от Разина, но он вдруг поманил их рукою, показал место напротив себя, рядом с Усом. На Иову поглядывал. Савве подумалось: может, за то честь, что всех на ладье своей привёз. Но Ус сказал:

— Сын у тебя лицом светел, а глазами умён, словно он царских кровей... Их высочество, Симеон-то Алексеевич, говорят, не помер, староверы унесли мальчонку. Хотят вырастить в вере отцов.

— Про то не слышал! — удивился странной сказке Савва, — А Иова — мой кровный сын, моя надежда.

Дошло дело до подарков. Лобызал разбойник иноземных моряков, поднося кому что: Ботлеру — серебряный кубок, Бартельсону — пистоль с рукояткой из слоновой кости, Струйсу — кафтан. Савве Степан Тимофеевич пожаловал шёлковый плащ с алмазной запоной, Иове же принесли парчовую шубку. Надели и ахали:

— Истинный царевич!

Испугался Савва. Как стемнело, взял Иову на ладью, велел гребцам тихонько отваливать, и не на прежнее место, а вверх по реке.

Потом парус подняли. Шли всю ночь. Под утро спрятались в заводи, а ночью снова плыли.

Слава Богу, погони не обнаружилось.

Смутно было на душе у Саввы, затаённым хитрым злом веяло от казаков, от Разина, от Баськи Уса. В народе-то его иначе как Чёртовым Усом не зовут.

День был банный. Анастасия Марковна, напарившись, лежала, блаженно расслабленная, на постели. Акулина расчёсывала головку Афонюшке, Аксинья — сама себе, Агриппина же двигала в печи горшками, пробуя, упарилась ли каша, готова ли рыба в ухе?

В бане теперь мылись челядинки, Фетинья с Агафьей, а сынок её, тринадцатилетний Елизарка, был с рыбаками в море.

— Да кто там скребётся в дверь?! — крикнула сердитая от печного жара Агриппина, — Аксютка, Акулинка, поглядите!

Дверь тихонько растворилась сама собой, и чьи-то руки выставили на обозрение младенца, девочку.

— Господи! Кто?! Да заходите же! — поднялась с постели Анастасия Марковна.

В избу вошёл, радуясь проказе, Иван, с сокровищем своим, дочкой Марией. Следом Прокопий, супруга Ивана, Неонила, Фёдор-блаженный, Лука Лаврентьевич, духовный сын батюшки Аввакума, московский жилец, стало быть, дворянин.