Владислав Бахревский - Страстотерпцы

— Великие времена грядут, протопоп! — сказал Павел ласковым голосом. — Государь зовёт в стольный свой град вселенских патриархов, то будет великое пришествие, великая благодать царству. Опасается государь, не ударить бы в грязь лицом перед всем-то светом! Посему будет созван свой домашний собор. Не умею хитрить, батюшка. Прямо тебе скажу: хорошо бы нам, русакам, не тешить греков да жидов. Решить бы неустройства между собой, мирно, радуя Господа Бога, царя-надёжу. Коли поднимем крик друг на друга, рассуживать возьмётся жидовнин Лигарид. У него на всякое слово заготовлено правило. А в помощь ему другой грек — жидовнин Арсен да и все пришлые. Митрополит на митрополите.

— Господь Бог не попустит, чтоб последнее слово осталось за жидами, — сказал Аввакум, раскусив вишнёвую косточку, попавшуюся во взваре.

Павел один глаз прищурил, другой совсем закрыл.

— Сладко, что ли, в Мезени?

— Сладко Исусу Христу служить.

Павел навалился телесами на стол, рыкнул аки лев:

— Не вводи во грех, протопоп! Отчего не величаешь меня владыкой?

— Какой же ты владыко? Тебя царь в митрополиты поставил.

— Царским указом, но хиротонован я архиереями, по правилу... Ты, батька, ступай в келью, помолись. Коли Господь не вразумит тебя — не прогневайся. Учить буду, как упрямого неслуха. Знаешь, как учат азбуке неприлежных? Ради их же пользы?

На вечерню Аввакум не пошёл. Ему принесли в келью просфору с изображением крыжа, сказали:

— Помяни, протопоп, усопших.

— Какой вор украл с вашей просфирки Христов Крест? — спросил Аввакум, не притрагиваясь к приношению.

— Смирись, батька! — поклонился упрямцу монах. — Коли отринешь сие, приказано доставить тебя на правёж.

— Чего тогда медлишь? Веди, горемыка!

Тотчас появились дюжие чернецы, подхватили под руки, волоком притащили в подземный каземат.

Митрополит Павел здесь его ждал.

— Мне сам государь велел тебя, недостойного царских милостей, на ум наставить. Как ты смел просфору не принять?

— Не от Христа, от тебя не принял.

— Примешь и от меня.

— Того, что Бог даёт мне, у тебя нет и тебе не даст. Слезами о вас, горемыках, сердце себе надрываю, почему последнего суда не боитесь?

— Не вали с больной головы на здоровую. Мы исповедуем Господа по истинным правилам святых отец. — Положил на ладонь просфору с вынутыми частицами. — Вкуси, протопоп.

— Не смею. Ты сие Тело Господне, как таракан, изгрыз. Девять дыр понаделал! Где ум-то?

— Так надобно по завету святителей, безумствующий протопоп. Частицы вынуты по числу чинов небесных сил.

— Господи, помилуй! Небесные-то чины бесплотны. Жертва приносится в воспоминание плотных, живших на земле. Первая просвирь — за самого Христа-агнца, вторая — за Богородицу, третья — за всех святых. Все лики заступников наших в мольбу о согрешениях купно предлагаем Богу. Лики частьми не разлучаем, се — нечестиво. Четвёртую просвирь и часть из неё — единую, господин мой, не тараканье кусание! — приносим со агнцем о чине святительства, о правящих Божее дело, о спасении их. Пятая и частица из неё — за царя благочестивого, за всё княжество, за пекущихся о правоверии. Шестую же просвиру и часть из неё приносим со агнцем к Богу о всех живущих на земле, подаёт-де нам долгоденство, здравие, спасение. Седьмая просвирь — об усопших в правой вере.

— Долго я тебя слушал, слушай меня теперь. Или ты покоряешься царю, желающему тебе добра, или изведаешь мучения и будешь гоним до самой смерти.

— Сколько мне ещё жить — один Бог знает, да уж много меньше, чем прожил. Мне, господин, вечная жизнь дорога. Не променяю на стерляди, на шубу мягонькую.

— Поглядим, как теперь заговоришь. Дюжину ему отмерьте.

Аввакума повалили, привязали к лавке. Били плетьми. Поуча, поставили перед Павлом.

— Что теперь скажешь?

— Поп из Номвы Авимелех дал Давиду хлеб и оружие Голиафа. Пастух донёс на попа царю Саулу, Саул же, взбесяся, убил левитов с их архиереями тысячи с две и больше. Так и вы ныне: секи, жги, вешай. Сами сблудили над Церковью с Никоном, с носатым, с брюхатым, с борзым кобелём, и бросаетесь на всякого, кто правду говорит.

— Молчи!

— Они ограбили матерь нашу святую Церковь, а мы молчи. Не умолчим! До самой смерти будем кричать о вашем воровстве!

Павел размахнулся, ударил кулаком, метя в лицо. Отшатнулся Аввакум, кулак в грудь попал.

— Спасибо, господин, за бесчестье! — поклонился протопоп. — От воров терпеть — на небе прибыль.

— Служить на пяти просфорах, мужик, подобает ради пяти человеческих чувств. Запомнил?

— Брехня! Никон переменил предание святых отец по научению папёжников, того же Лигарида-иуды. Служить на пяти просвирах — папская затея. У них в Риме еретик еретика на престоле меняет. Шапки-то рогатые. Один на пяти служил, другой говорит: будем — на трёх, во образ Святыя Троицы. Десятый мудрец тут как тут. Зачем три — одной довольно. Бог-то един. Дальше — больше: не подобает-де просвиры из кислого теста печь, жиды опреснок потребляют. И никто не подумал — жиды по закону Моисея молятся, по ветхому закону! Мы же исповедуем Христа!

— Уберите его с глаз долой! — приказал Павел.

Монахи-палачи замешкались.

— Куда его?

Митрополит сердито промокал рукавом вспотевший лоб. Оглядел Аввакума. Махнул рукой:

— Наверх!

Утром, как ничего и не было, — кормили, поили.

Пришёл брат Кузьма, с ним Иван да Прокопий.

— Слышал я, в Москве тебя хотят оставить, — радостно сообщил Кузьма.

— Кто такой знающий?

— Богоявленский дьякон говорил.

— Нет, милый брат. Мои дороги неблизкие, а ежели оставят — не возрадуешься. Сожгут.

Кузьма принёс пирогов с грибами.

— Матушка сама пекла. Покушай. — И заплакал. — Господи! Когда же мучения твои кончатся? Как мы на тебя, бывало, радовались, а теперь — слёзы не просыхают.

— Помнишь псалом: «Возлюбил еси правду и возненавидел беззаконие. Сего ради помазал Тя, Боже, Бог Твой, елеем радости паче причастников Твоих». Ты радуйся обо мне, Кузьма. Вон сынишки. Ваня в Братске чуть до смерти не замёрз. Меня бегал спасать. Прокопка в Нерчи от голода опух. Ничего, живы, косая сажень в плечах. Сколько ледовых дорог прошли робята вместе с батькой да с мамкой. Бог терпеливых любит. Не на земле, знать, наш покой, богатство наше.

Посадил на лавку стоящего смиренно Ивана.

— На тебя семейство остаётся. Ты, Иван, женись. Нехорошо в твоём возрасте холостяком ходить. Агриппину замуж отдай.

— Батюшка, не прощайся ты, Бога ради, с нами! — испугался старшой.

— Не прощаюсь. Но сё — мой завет. Доброго от Павла ждать мне не приходится. Докучает мне, вор, чтоб и я своровал вместе с ним. Ладно бы у человека, у Бога воруют.

Прощаясь, обнял Ивана и Прокопия с нежностью.