Владислав Бахревский - Страстотерпцы

— Быть бы вам руками моими, робята! Дом бы поставить большой. Жить гнездом... — Улыбнулся. — С Богом! Федосью Прокопьевну проведайте. Благословляет, мол, протопоп. Небось всё лицемерится ради Ивана Глебыча, сына милого. Скажите ей: Аввакум сынишек своих, дочерей малых не щадил, любя Господа. Ибо заповедал Исус Христос, вопрошая учеников: «Кто Матерь Моя и братья Мои?»

Ушли. Аввакум же, поддавшись малодушию, изболелся душой. Господи, за снегами, за лесами Марковна с детишками по нему убивается. У Прокопия при расставанье губы дрожали. Закричал протопоп, кинувшись перед иконой Богородицы:

— Заступница! Взмолись ко Господу ради супруги моей Анастасии, ради слёз её! Да ослабит Господь верёвку, душат меня злыдни мои! Господи! Хочу жить, как все живут. Тебя предать не могу. Пощади! Помилуй!

Как из-под земли явились в келью вежливые люди. Повели во двор, посадили в каретку. Везли недолго.

Высадили. Дом, низ каменный, верх деревянный. Кругом дома сад. Корней сто. Снег сошёл, деревца влажные, тепла ждут...

Церковь на пригорке, колокольня высокая, шатром. Вид с горы — диво дивное. Даль, река. На другом берегу дубрава.

— Благодать! — сказали вежливые люди.

— Благодать, — согласился Аввакум.

— А ведь всё это — тебе. И дом, и сад, и церковь — Богу служить. Радуйся, батюшка.

— Радуюсь.

— Ну, коли посмотрел, поехали к владыке. Скажи ему о радости своей.

Вернулись на Крутицкое подворье. Привели в покои митрополита. Павел, встречая, поднял десницу, сложив три перста вместе, Аввакум же соединил указательный палец со средним, а большой сложил со средним и с мизинцем.

— Ты глупец, протопоп! — огорчился Павел. — Разве не одно и то же? Я, складывая большой перст с указательным и средним, знаменую Троицу, безымянный и мизинец сложены ради утверждения человеческого и божественного в Иисусе Христе.

— Вот они — естества Бога Сына, — показал Аввакум два перста. — Другие персты не в кулак собраны, а сложены, указуя на три ипостаси Единосущного.

— Коли царь этак вот знаменуется, значит, того хочет Бог.

— А ежели антихрист?!

Павел вскочил, затопал ногами, ругался непотребно, пока не расплакался.

— Скотинушка ты, батька Аввакум, жестокосердная скотинушка! — Положил перед собой письма, прочитал: — «Отче Феоктисте и вся братия! Я, протопоп Аввакум, перед Богом и пред вами согрешил и истину повредил: простите мя, безумнаго и нерассуднаго, имущаго ревность Божию не по разуму». Верно говоришь, протопоп. Жил бы по разуму, не сёк бы я тебя плетьми.

Аввакум наклонился, разглядывая письмо.

— Твоё! Твоё! Видишь, сколь далеко простирается самодержавная рука. — Ткнул листом в лицо Аввакуму. — Писатель! «Не забреди, брате, со слепых тех к Никону в горький Сион!.. Около Воскресенскова ров велик и глубок выкопан, прознаменует ад: блюдися да не ввалися». Воскресенский монастырь великому государю люб, а ты есть раскольник, отпавший от матери-Церкви. Тебе ли других учить, твоё учительство — разжигание злобы и ненависти. Господи! Что пишет! Не стыдно ли тебе за свои слова? «Расширила и народила выблядков Родиона и Ивана и иных душепагубных волков, и оне пожирают стадо Христово зле. И я, отче Феоктисте, видя их, хищников, ловящих овец Христовых, не умолчал ему, Родиону, и Ивану, и начальнику их Илариону... Отпиши ко мне, как живут отщепенцы, блядины дети, новые унияты, кои в рогах ходят, понеж отец их диявол, бляди и лжи начальник их тому ж научил лгать и прельщать народы...» Ну, протопоп, получай! Сколько в письме твоём непотребных слов, столько будет тебе плетей.

Убрал письмо в ларец, покрестился на иконы.

— Помер было игумен Феоктист. Вчера постегали маленько, а из него дух вон. Едва откачали. Ты гляди не помри.

И засмеялся.

— Таких, как батька Аввакум, у меня нет, — сказал Алексей Михайлович Павлу Крутицкому. — Не бей ты его, Бога ради, не прельщай. Ты ему докажи правду нашу. Докажи, сколь можешь...

— Пять дней уговаривал всячески. — Павел торопливо поклонился государю. — Нельзя уговорить. Упрям хуже осла.

— А ты ослов-то много видел? Где они в Москве, твои ослы? — Царь осерчал, и не на шутку. — Ленивы мои виноградари трудиться, неленивы милости получать.

— Да вынь я ради него душу — не отступится. Греков ворами зовёт. За мною, говорит, святоотеческое предание со всеми русскими святыми, со мною отцы и деды, царь Михаил Фёдорович, патриарх Филарет Никитич. Как его свернёшь?

— Довольно об Аввакуме! — щёки у царя запылали. — Отправь его на исправление в монастырь, где живут строго, крест кладут по-нашему.

— Разве в Пафнутьев?

— В Пафнутьев так в Пафнутьев! — согласился государь. — Пытать и бить — не сметь. Не палачам отдаю.

Павел имел благословение от патриарха Иоасафа спросить Алексея Михайловича, на какой месяц, в какое число великий государь прикажет созвать церковный собор. Алексей Михайлович знал об этом благословении, но упрямо помалкивал. Лицом сделался скучен, смотрел на владыку недовольно: чего, мол, не уходишь.

— Великий государь! — покряхтывая и опуская глаза, приступил к делу Павел.

— Да знаю, чего тебе надо! — махнул рукой Алексей Михайлович. — Ежели патриархи приедут, собирать нужно скорее, а не приедут, тогда что? Кто Никону судья? Иоасаф ему не начальник. Ты да Лигарид? Проклянёт он вас и меня с вами.

Ни с чем уехал Павел. Не успел, однако, ноги о половик отереть — примчался посыльный из Кремля: царь зовёт!

Алексей Михайлович светился, как луна и солнце.

— Ай да Мелетий! Что за молодец! Везёт и патриархов, и митрополита с архиепископом!

— Кого же?

— Зело великих! Уж эти укротят моего Перуна.

— Не томи, великий государь! Кто с Мелетием?

— Кир Паисий, патриарх Александрии, кир Макарий Антиохийский, с Синайской горы архиепископ Анания, трапезундский митрополит Филофей.

— Истинно великие пастыри! — согласился Павел, упал перед иконами, положил дюжину поклонов.

Государь был весь в нетерпении.

— На лето откладывать собор нельзя, а ну как быстро приедут! В мае начать — маяться. Раньше — из дальних епархий не успеют.

— На апостола Иакова можно бы открыть?

— Последний день месяца — тоже нехорошо. Откроем 29 апреля, на девять мучеников. Давай, Павел, поспешай. Теперь поспешать надо. Гони к патриарху за благословением.

— Птицей лечу, великий государь.

— Гора с плеч! — Алексей Михайлович благодушествовал, как после бани.

На радостях отложил все посольские, все наушные донесения, потешил себя хозяйственными тайными делами. Посылал он в Симбирск, воеводе Демидову, наказ — прислать десять тысяч черенков тутового дерева.

Демидов исполнил повеление с великим старанием: прислал черенки, какие указано было, аршин с четью, в связках, между снопами, чтоб не поломались, не поморозились. Из Киева воевода Пётр Васильевич Шереметев доставил обозом тридцать тысяч черенков. Новый садовник Фалентин обещал вырастить тутовые сады на прокорм шелковичным червям. Зачем покупать втридорога заморский шёлк, когда можно свой завести! Шёлковых червей Алексей Михайлович указал прислать Якову Никитичу Одоевскому, астраханскому воеводе. Подумал великий государь и о том, чем красить шёлк. Якову Никитичу надлежало прислать семян травы «марины», а для заведения ткацкого дела — семян «хлопчатной бумаги».