Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Кир Паисий и кир Макарий посовещались и вынесли приговор: «В законах написано: кто уличится во лжи трижды, тому верить ни в чём не должно. Патриарх Никон уличён во многих лжах, ему ни в чём верить не подобает. Кто кого оклеветал, подвергается той же казни, какая была присуждена ложно обвинённому. Кто на кого возведёт еретичество и не докажет извета, тот достоин: священник — низвержения, мирской человек — проклятия».

Царь, добивая Никона, поднёс судьям его письмо с предложением поставить патриарха на освободившееся место и закончил заседание. Патриархов попросили продолжить с властями рассмотрение бумаг и свидетельств в Крестовой палате.

5 декабря в день преподобного Саввы Освящённого на Лыков двор были посланы епископ вятский Александр, епископ Мстиславский Мефодий, а с ними два архимандрита.

Это были последние почести, воздаваемые от священства Никону.

Пока ожидали подсудимого, царь обратился к патриархам с очередной жалобой:

— Никон налагает на меня суд Божий за то, что я умалял его достоинство, приказывая быть к Москве с малыми людьми, и за то, что у него взят Шушера, чинивший многую ссору. Никон меня бесчестит, говорит, что взяли его малого из-под креста.

Патриархи слушали, качали бородами.

Пришёл Никон. Государь тотчас встал. Пришлось, приветствуя, подняться всему собору.

Вопрос к бывшему патриарху у вселенского судьи кир Паисия был тот же, что на первом заседании:

— Для чего ушёл из Москвы, чего ради самочинно отрёкся от престола?

Никон повздыхал, ответил терпеливо:

— От патриаршего престола не отрекался. Клятвы не произносил! Засвидетельствовался небом и землёю и ушёл от государева гнева. Я и ныне не отрекаюсь исполнить волю государя. Куда великий государь изволит, туда и пойду, благое по нужде не бывает.

Опять пошла перепалка: отрекался — не отрекался.

— Кто тебе велел писаться патриархом Нового Иерусалима? — спросил кир Макарий.

— Такого не бывало! — удивился Никон.

Архиепископ рязанский Иларион тотчас подал письмо, где чёрным по белому было написано: «Патриарх Нового Иерусалима».

— Рука разве описалась, — простодушно схитрил Никон.

— Самочинство и фантазии — великий грех! — сурово сказал кир Паисий.

— Сей грех на ваших головах! — грянул вдруг Никон. — Слышал я от добрых греков: на антиохийском и александрийском престолах иные патриархи сидят. Кто же вы тогда? Пусть государь укажет допросить тех греков, да и вас, вселенских патриархов, допросил бы на святом Евангелии.

Алексей Михайлович обеими руками закрыл лицо. Тишина придавила освящённый собор.

— Мы патриархи истинные, не изверженные! — встал кир Паисий. — Не отрекались от своих престолов... Разве турки без нас что сделали. Но если кто и дерзнул занять наши престолы против правил или принуждением султана, то это не патриархи — прелюбодеи.

— Так поклянитесь на Евангелии, что вы патриархи, — предложил Никон.

Поднялся кир Макарий.

— Архиерею не подобает Евангелием клясться. А ты, Никон, — отреченец! От тебя вся Москва смутилась!

— От сего часа свидетельствуюсь Богом: не буду отвечать перед вами, пока вы не предъявите грамоты от константинопольского и иерусалимского патриархов.

— Опомнись, Никон! — закричал Иларион. — Не боишься ты суда Божия, клевеща не вселенских патриархов! Разве тебе неведомо: кир Паисий — Вселенский судья! Он пришёл в Москву ради правды из святого града Александрии!

— Там и суди! — ответил Никон. — В Александрии да и в Антиохии ныне патриархов нет. Один живёт уж не знаю где, а другой в Дамаске.

— Намекаешь, что и епархий нет, — тихо сказал царь, сходя с тронного возвышения.

Кир Паисий, пылая гневом, обратился к собору:

— Скажите правду про отрицание Никона от архиерейства с клятвою.

Поднялся Питирим Новгородский:

— Своими ушами слышал, как он говорил в Успенском соборе с амвона: если буду патриарх, то анафема буду.

Патриархи вполне пришли в себя, приказали читать правила. По-гречески читал митрополит Козьма Амасийский, по-русски громогласно Иларион Рязанский:

— «Кто покинет престол волею без навета, тому впредь не быть на престоле».

— Эти правила не апостольские! — заявил Никон. — Ни вселенские соборы, ни поместные таких правил не знают. Я этих правил не принимаю и не внемлю им.

— Сии правила приняты святой Церковью! — возразил Павел Сарский.

— В русской Кормчей подобных правил нет {45}, а греческие правила непрямые, — сказал Никон твёрдо и властно. — Патриархи от себя эти правила учинили. Но чего о правилах говорить? После вселенских соборов всё враки, а печатали те враки еретики... Я не отрекался от престола.

Грозой поднялся кир Паисий:

— Наши греческие правила прямые.

Никону поднесли греческую Кормчую, он отшатнулся от неё.

— Ересь всё это, ересь! Книга печатана в Риме, а папёжников я не принимаю.

Царь задохнулся от возмущения:

— Опамятуйся! Постыдись слов своих! За эти правила стоять нужно. Да судите же вы его, свидетельствуйте!

Поднялся архиепископ тверской Иоасаф.

— Когда Никон отрекался с клятвою от патриаршества, мы его молили, чтоб не покидал престола, да он одно твердил: раз отрёкся, значит, нет возврата, а коли возвращусь — буду анафема.

Встал Родион Стрешнев:

— Никон обещал быть на патриаршестве только три года. Это он сам говорил мне. Свидетельствую.

— Я не возвращаюсь на престол! — сказал Никон. — Волен великий государь!

Поднялся Алмаз Иванов.

— Свидетельствую: Никон писал великому государю, что ему не подобает возвратиться на престол, яко псу на своя блевотины.

Никон вскинул голову, обвёл собор медленным горестным взором.

— Что бы я ни говорил, вы найдёте отповедь. Не одного меня, и Златоуста изгоняли неправедно. — Повернулся к царю: — Когда на Москве учинился бунт, то и ты, государь, сам неправду свидетельствовал, а я, испугавшись, пошёл от твоего гнева.

— Что за непристойные речи! — изумился царь. — На меня никто бунтом не прилаживал. Приходили земские люди, и не на меня, а челом бить о своих обидах.

Задал вопрос, долго молчавший кир Макарий:

— Для чего ты носишь две панагии и чёрный клобук с херувимами?

— Чёрный клобук ношу по примеру греческих патриархов!

— У греков белые клобуки.

— А у меня чёрный, монашеский. А херувимы — патриаршие! — воскликнул Никон. — Про две панагии спрашиваешь? С одной с патриаршества сошёл, другая — крест, в помощь себе ношу.

— Ты говорил, наш греческий номоканон [46]еретический, назови эти ереси и приложи руку.

— Сам говорил: архиерею клясться нельзя, — вяло огрызнулся Никон.

— Значит, ересей в книге нет, коли молчишь! — Кир Макарий подался телом вперёд. — Скажи, сколько епископов судят епископа и сколько патриарха?