Владислав Бахревский - Страстотерпцы

Алексей Алексеевич был бледен, под глазами бессонная синева.

— Ты, сынок, на охоту съезди, за зайцами, за лисами!.. Все книги не прочитаешь.

— Не люблю, батюшка, на убитых зверей смотреть. Лиса уж тем виновата, что шуба на ней хороша. Пусть носит, у меня есть.

Слёзы так и закапали из глаз Алексеевича. Отвернулся.

— Я тебе бахаря [47]своего пришлю! Ты его послушай, дивные сказывает сказки. Да и не сказки это! Старины, — обнял сына, улыбнулся виновато. — Иду с патриархами говорить... Помолись за меня. Не оставит нас Господь. Я, Алёшенька, изнемогаю от страха. Боюсь прогневить Иисуса Христа, да уж такая судьба у меня: блудят слуги, а хозяин ответчик.

Три часа говорил Алексей Михайлович с кир Паисием и с кир Макарием. Написали набело пространное обвинение Никону, договорились, как и где низвергать из архиерейства. Назначили низверженному место для житья.

Утром 12 декабря на кремлёвской площади перед Успенским собором собралась такая толпа, что яблоку и впрямь некуда было бы упасть. Всякий желал получить последнее благословение святейшего Никона.

— Велик был пастырь, уж так велик, аж страшно! — говорили между собою богобоязненные люди.

— Столько добрых дел, как от святейшего Никона, от других патриархов не видывали.

— Иверскую икону с Афона принёс.

— Иверский монастырь на Валдае поставил.

— А на острове Кие!

— А Новый Иерусалим!

— Анафема, анафема вашему Никону! — ярились старообрядцы, пришедшие торжествовать. — Это ваш Никон всю Россию отдал врагу на откуп. Сто лет молить — не отмолить богомерзкого отступничества. В иную веру обратил православный народ.

В сопровождении епископа Мстиславского Мефодия, архимандрита нижегородского Печерского монастыря Иосифа Никона в санях повезли на Патриаршее подворье. За санями следовали два его келейника Феодосий и Марк.

В Крестовой палате, в самой большой бесстолпной палате Московского царства, сооружённой Никоном, священство слушало окончательный приговор низвергаемому из архиерейства.

Царя не было, не было и бояр.

Патриархи послали к государю просить кого-либо из синклита.

Царь отправил боярина Никиту Ивановича Одоевского, боярина Петра Михайловича Салтыкова, думного дворянина Елизарова, думного дьяка Алмаза Иванова.

Никона в палату не пригласили. Ждал решения своей судьбы в сенях.

Было время, потешился над боярами, над архиереями: часами томились в этих вот сенях, позовёт святейший Никон — не позовёт. Аукнулось.

Для последнего действа, венчающего суд вселенских патриархов, была избрана крошечная церковка Благовещенья над задними вратами Чудова монастыря.

Сначала через толпу прошли патриархи со всеми архиереями и священнослужителями — участниками собора, потом под клики и плач везли Никона.

У Алексея Михайловича духа не хватило явиться на низвержение.

Следившие за соборным благолепием обнаружили, что в храме нет епископа вологодского Симона. Послали за ним в келью, а он в постель лёг: болен. Патриархи приказали привести архиерея силой.

Прибыл и Никон. Кир Паисий и кир Макарий и все прочие архиереи и священники, кроме Афанасия Иконийского, бывшего под запретом, облачились в мантии, надели омофоры и митры.

Никон целовал иконы. Закончив, с амвона поклонился в пояс дважды патриархам, до земли всему освящённому собору, стал посреди церкви по левую сторону от западных дверей.

Кир Паисий и кир Макарий совершили краткое молитвословие и разрешили огласить соборное определение. По-гречески читал эконом антиохийской церкви пресвитер Иоанн, по-русски, не жалея голоса, архиепископ рязанский Иларион. С первыми строками епископ Симон заплакал и плакал во всё долгое чтение. К великому негодованию Никона, приговор, вынесенный ему на суде, совершенно переменился. Уже не пять вин нашли, а множество.

— «Проклинал российских архиереев в неделю православия мимо всякого стязания и суда, — читали Иоанн и Иларион. — Покинутием престола заставил церковь вдовствовать восемь лет и шесть месяцев.

Сам сложил с себя архиерейское облачение посреди великой церкви, вопя: «Я более не патриарх московский и не пастырь, а пасомый и недостойный грешник». С великим гневом и поспешностью отошёл и оставил свою кафедру и паству самовольно, без понуждения и нужды, увлекаясь только человеческой страстью и чувством мщения к некоему члену синклита, ударившему патриаршего слугу и прогнавшему от царской трапезы».

Такова была первая статья, и патриархи со всем собором обратились к святым иконам и алтарю и сказали:

— Виновен и грешен.

Вторая статья гласила: «Никон, хотя и притворным смирением, удалился в монастырь будто бы на безмолвие, на покаяние, на оплакивание грехов, но там, вопреки второму правилу Собора, бывшему во храме Святой Софии, совершал всё архиерейское и рукополагал невозбранно...»

— Кто же меня мог возбранить, если я воистину не отрекался от сана! — крикнул Никон, но ему не ответили.

«...и назвал свой монастырь Новым Иерусалимом и разные места в нём Голгофою, Вифлеемом, Иорданом, как бы глумясь над священными названиями, а себя хищнически величал патриархом Нового Иерусалима».

Третья и четвёртая статьи были короткие:

«Хотя оставил кафедру, но коварно не допускал быть на ней иному патриарху. Царь, понимая лукавство, не осмеливался возвести нового, чтоб не было два патриарха да не явится разногласие. Потому и приглашены восточные патриархи».

«Анафемствовал местных архиереев без расследования и соборного решения и двух архиереев, от царя, назвал — одного Анною, другого — Каифою, а двух царских бояр — Иродом и Пилатом».

— Что сие?! — воскликнул Никон. — Откуда взялось такое чтиво?

— Молчи! — потребовал кир Паисий.

— Но это подлог! На соборе мне зачитывали другие статьи.

Иоанн и Иларион продолжали чтение:

— «Когда был призван нами, патриархами, на собор по обычаю церковному, дать ответ против обвинений, то пришёл не смиренным обычаем, и не переставал нас, патриархов, порицать, говоря...»

— Я и теперь вас порицаю, ибо вы не патриархи, а самозванцы. В Антиохии и в Александрии другие архиереи, истинные... Пусть истинные меня и судят, а не купленные за золото.

— Читайте постановление дальше! — приказал кир Паисий.

— «Не переставал порицать нас, патриархов, — повторили чтецы, — говоря, что мы не владеем своими древними престолами...»

— Не владеете! — крикнул Никон.

— «... но скитаемся вне своих епархий, один в Египте, другой в Дамаске».

— Так ведь скитаетесь!

— «Наши суждения, изложенные в свитке четырёх патриархов, назвал баснями и враками. Отвергал вопреки архиерейской присяге правила всех поместных соборов, бывших в Православной Церкви после седьмого вселенского собора...»