Валерий Замыслов - Ростов Великий

Мужик разом осекся и замолчал: лишнего сболтнул, дурень! Князь за такие речи может и кнутом по спине прогуляться.

Но Василько лишь нахмурился.

— Выходит, последки выгребают мои тиуны?

Мужик вновь рухнул на колени.

— Прости, князь…Энто я не то вякнул… Свой язык первый супостат. Коня на вожжах удержишь, а слово с языка не воротишь. Прости, коль можешь.

Мария с улыбкой глянула на супруга.

— Сочно и красно в народе говорят. Запомнить бы надо.

— Запомни, Мария. А ты поднимись, Кирьян, и истинную правду мне сказывай. Худого тебе не сделаю… Неправедно сбирают дань мои тиуны?

— Да уж не без греха, князь. Бывает, подчистую выгребают и себя николи не забудут. Долю — князю, пятую часть — себе.

А слово молвишь поперек, так спину кнутом погреют или зубы вышибут. Пригляду за ними нет. В старые времена оратаю легче жилось.

— И почему, Кирьян? — вновь задала вопрос Мария.

— А потому, матушка княгиня, что ране на полюдье [120] Полюдье — сбор дани с княжеских вассалов в древней Руси. сам князь всегда выезжал. Лишку, почитай, никогда не забирал и слугам своим не давал волюшки. Мужик с хлебушком оставался. И на зиму худо — бедно хватало, и на посев.

— А ныне? Коль пашешь — и жито есть.

— А-а, — махнул грузной рукой оратай и лицо его стало тусклым. — Ведал бы ты, князь, как мне это жито досталось.

— Так поведай.

— Пришлось коровенку на мясо забить. Продал на торгу и жита прикупил. А у меня пятеро огальцов, без молочка на воде да квасе не поднимешь.

Василько Константиныч пружинисто спрыгнул с коня и подошел к мужику.

— Ты уж прости меня, оратай, за моих тиунов. Не ведал. Непременно накажу мздоимцев. Отные, как в добрые, старые времена, сам буду после Покрова [121] Покров — 1 октября. После Покрова на Руси обычно начинали собирать с крестьян оброк. объезжать веси, а там, где не успею, надежных людей к тиунам приставлю.

Мужик низехонько поклонился.

— Всем миром на тебя будем молиться, батюшка князь.

— Ну, а теперь о земле досказывай. Пора или не пора?

— Доскажу, матушка княгиня. По приметам можно сев зачинать. Коль по весне лягушки квакают, комар над головой вьется, береза распускается и черемуха зацветает, то смело бери лукошко и выходи на полюшко. Но у меня есть особая примета. Энто еще от деда моего.

Кирьян вышел на межу, сел наземь, размотал онучи, скинул лапти, поднялся, размашисто перекрестился, ступил босыми ногами на свежую запашку и пошел, сутулясь, погружая крупные ступни в подминавшуюся, рыхлую землю, до конца первой, только что проложенной борозды. Когда вернулся к князю и княгине, довольно молвил:

— Ну, вот теперь самая пора. Ноги не зябнут. Можно всё полюшко орать.

— Занятная у тебя примета. И никогда не подводила?

— Никогда князь. Ни деда, ни отца моего.

— Занятно… Надо бы всем сельским старостам о том поведать… Значит, сегодня допашешь, а завтра с лукошком выйдешь?

— Выйду, князь, как все мужики поля свои вспашут, — крякнув в рыжую бороду, степенно ответил оратай.

— А чего ждать?

— На сев у нас всем миром выходят. Так уж издревле повелось. С заговорами и обрядами. Без оного никак нельзя. Илья пророк или градом ниву побьет, или бороду завяжет.

— Сие зело любопытно, — молвила Мария. — Хочу поглядеть.

— Поглядеть можно, матушка княгиня. Но лучше — в селе, где храм и мужиков побольше.

— А причем тут храм?

— А как же, матушка княгиня? Святого отца по полю катают.

— Священника? — удивилась Мария и повернулась к супругу. — Язычество какое-то. Надо непременно посмотреть. Как ты, Василько?

Со своими просьбами княгиня обращалась не так уж и часто, и князь никогда ей ни в чем не отказывал. Ведал Василько Константинович и о другом: за последние годы Мария стала записывать в свою пергаментную книгу различные народные присловья и обряды.

— Добро, Мария, — молвил Василько и оглянулся на меченошу Славутку, кой переминался у коня и трепал рукой его шелковистую гриву.

— Кто по сей деревне в тиунах ходит?

Тиунами обычно занимался княжеский дворецкий, но Славутка ведал про каждого всю подноготную. [122] Подноготная — правда, истина, тщательно скрываемые обстоятельства, подробности чего-либо (от старинной пытки — запускания гвоздей под ногти допрашиваемого, чтобы заставить его рассказать всю правду.

— Ушак, княже.

— Ушак? — но он, кажись, у боярина Сутяги служил.

— Он — как птица перелетная. Ищет где потеплей да посытней. Боярыня-то Наталья Никифоровна уж куды как скупа и сварлива. Вот и покинул ее Ушак. Он еще батюшке твоему служил.

— Ужо я потолкую с этим тиуном.

Василько Константинович взметнул на коня и распрощался с оратаем. (Жена его так и простояла смиренно на меже, не проронив ни слова).

— Продолжай с Богом, Кирьян. После Покрова я в вашу деревеньку еще наведаюсь.

— Да уж окажи милость, князь, — с поясным поклоном молвил оратой, и не понятно было: то ли он сказал с радушием, то ли без всякой радости. Но князь и княгиня уже повернули коней.

Княжий любимец, боярин Неждан Корзун, посоветовал Васильку и Марии выехать на сев в свое вотчинное село Угожи.

— Там у меня и староста отменный и поп лихой.

— Лихой? — подняла свои зеленые, крупные глаза на боярина Мария.

— На охоту с рогатиной ходит, медом зело балуется и попадью свою во хмелю поколачивает.

Сочные губы Марии тронула улыбка.

— И впрямь лихой.

— А староста не мздоимец? — спросил князь.

— Человек праведный. Да ты его ведаешь, княже. Лазутка Скитник.

— Лазутка?.. Тот, что лет пят назад у купца Богданова дочку выкрал?

— Он, княже. Купец его простил, потому и суда твоего княжьего не было. Норовил его в свою дружину взять, но Лазутка отказался. Война, сказывает, приключится, сам приду. Не по душе-де мне без изделья подле господ околачиваться. Либо вновь в ямщики, либо в пахари. Вот и надоумил его пойти старостой. Его отец когда-то в тиунах у Алеши Поповича служил. Мужиков в строгости держал, но три шкуры не драл. Мужики не серчали. Вот и Лазуткой угожане довольны… Богатырь! Чай, помнишь, княже, его в сече с мордвой?

— Помню, — хмуро отозвался Василько Константинович. Не любил он вспоминать то страшное, злое побоище, в коем чуть ли не целиком полегла его молодшая дружина.

Не забыть князю и Лазутку, кой своим лихим поступком бросил дерзкий вызов не только князю, но и всему городу с издревле заведенными устоями. Ждало ямщика суровое наказание, но его спас не только оскорбленный отец беглянки, но и боярин Корзун, кой пришел к Васильку и молвил:

— Прости ямщика, княже. Ведаю, что многие купцы и бояре жаждут нещадно наказать Лазутку, но я ему жизнью обязан.

— Народ простит, а вот господа меня не поймут. Они-то крепко за старину держатся. Ну да приму удар на себя…А кто за ямщика бесчестье будет платить? У него, поди, и единой монеты не найдется. Не забыл «Устав Ярослава?»