Валерий Замыслов - Ростов Великий

Неждан Иваныч замешкал с ответом: с книгами он был не ахти как дружен.

— Не читал, а жаль. «Устав Ярослава» надо каждому боярину ведать. «А еще кто умчит и похитит боярскую дочь, то за сором пять гривен золота».

— Но Олеся — дочь купеческая.

— И о том в «Уставе» сказано. Ежели похитил дочь у добрых людей — за сором пять гривен серебра. Твоему ямщику такая вира не по карману. Лет десять надо извозом заниматься.

— Я за него внесу, княже.

— Внеси, коль жизнью обязан. Но что б Лазутка на всем миру купцу Богданову гривны отдавал. Пусть весь Ростов Великий сего покаяльника увидит.

— Благодарствую, княже.

Василько хоть и напускал на себя строгий вид, но в душе своей ему по нраву пришелся Лазутка, кой ради большой любви пошел на отчаянный шаг и преодолел все невзгоды и тяготы, дабы вновь оказаться вместе с Олесей. То не каждому мужчине по плечу.

«А мог ли я пойти на такое»? — невольно подумалось князю.

В юности своей он не испытал пылкой любви. Мария ему просто поглянулась — и не больше. Любовь же стала приходить уже после свадьбы, когда он увидел в супруге не просто привлекательную женщину, а верного, умного и нежного друга, способного на глубокое чувство и самопожертвование.

Васильку никогда не забыть слов Марии, когда он как-то сильно простудился на зимней охоте и так занемог, что лекарь Епишка перепугался и сказал княгине:

— Совсем плох князь. Даже сердце сдает.

Мария семь дней и ночей неотлучно находилась у постели недужного, кой постоянно бредил и метался в жару. Похудевшая и осунувшаяся от длинных бессонных ночей, сама поила его настойками и отварами и всё успокаивала, успокаивала:

— Потерпи, сокол мой. Я с тобой. Скоро ты поправишься любимый.

А когда Василько перестал бредить, она поцеловала его в спекшиеся губы, взяла его руку в свои мягкие ладони и нежно молвила:

— Ты знаешь, любимый, я бы тебе свое сердце отдала.

У Василька навернулись слезы на глазах. В эту минуту он окончательно понял, насколько безоглядно и самозабвенно любит его Мария. И все последующие годы он отвечал такой же безраздельной и неистребимой любовью.

«Ради жены я готов на самый отчаянный и безрассудный поступок… Этот дерзкий ямщик достоин уважения. Его же супруга — замечательная женщина. Она не поддалась на заманчивые посулы и богатые подарки князя Владимира и решительно отвергла его похотливые притязания. (Простодушный Владимир как-то не удержался и рассказал о своем неудачном любовном похождении). Лазутка и Олеся — достойны друг друга и дай Бог пронести им свою большую любовь до скончания дней своих».

Прежде чем выезжать в Угожи, Василько Константинович вызвал к себе дворецкого и повелел:

— Вот что, Дорофей. Вызови тиуна Ушака. Пусть он свои деньги купит добрую корову и немешкотно доставит ее в деревню Малиновку мужику Кирьяну.

Дворецкий недоуменно заморгал плоскими, прищурыми глазами.

— Мужику — корову?

— Ты что, тугой на ухо стал? И чтоб молока давала по две бадьи! И чтоб малым ребятам калачей и пряников привез. Уразумел?

— Уразумел, батюшка князь.

когда я вернусь из Угожей, покличь мне всех тиунов. Разговор будет к ним.

Неро в этот день было покойным. Алые паруса лодии поникли и гребцам приходилось налегать на весла. Высокие борта лодии нарядные, изукрашенные резьбой, нос — в виде причудливого дракона с широко открытой пастью.

За рулевым веслом стоял сын бывшего кормчего Томилки — Гришка. Плотный, коренастый, чернобородый мужик лет сорока. С важным видом покрикивал на гребцов:

— Навались, навались, ребятушки!

Гребцы посмеивались:

— Ишь горло дерет, будто сами не ведаем.

Отец его редко покрикивал, а этот, как петух надрывается. И чего орет?

— Это он перед князем выпендривается.

Гребцы толковали негромко, их голоса приглушали скрип уключин, хлюпанье ныряющих в воду весел и пронзительные крики, кружившихся над лодией чаек.

Князь и княгиня стояли на носу. Над их головами — безбрежное сине-голубое небо без единого облачка, с ласковым лучезарным солнцем.

— Красное сегодня утро, — любуясь просторным, дремотным озером, молвила Мария.

— Красное, — кивнул Василько, обнимая Марию за плечи. — Вот так бы и жизнь продолжалась — светлая и покойная. Пятый год живем без брани.

— Пятый год… Вот и отец твой, Константин Всеволодович, пять лет безмятежно правил. Летописец назвал это время золотым. А дальше вновь начались кровавые междоусобицы. Иногда на сердце становится тревожно, как будто ждет наше княжество да и всю Русь ужасная, смертная беда.

— Напрасно ты так, Мария. Выкинь из головы дурные мысли. Тебе нельзя беспокоиться. Не я ль тебе Глебушку заказал, а?

— Будет тебе Глебушка, милый. Но всё же сердце — вещун.

— Ничего, ничего, Мария. Будем надеяться на время доброе.

У пристани князя и княгиню встречали заранее предупрежденные гридни с оседланными конями. Перед сходнями Василько подхватил Марию на руки и понес ее к причалу.

Уронишь, я сама… Ну зачем же? — засмущалась супруга, но глаза ее счастливо искрились.

Василько донес Марию до коня и осторожно посадил на седло.

На поле или в Мстиславов терем? — спросил боярин Неждан Корзун.

На поле еще успеем. Допрежь — в терем, — решил князь.

От озера до села чуть больше версты. Угожи — село старинное, известное еще с десятого века. Когда-то ростовский князь Мстислав Владимирович поставил здесь дубовый терем, в коем любил останавливаться, когда приезжал в Угожи на охоту. Не раз бывал в «Мстиславом тереме» и Константин Всеволодович и сын его Василько. Дважды побывала в тереме и княгиня Мария.

Гридни, ехавшие за княжеской четой, недоумевали: вот уже и село показалось, но не встречают Василька и Марию ни колокольным звоном, ни староста с хлебом — солью. В селе тихо, улежно, никакой суеты.

Не ведали гридни, что накануне Василько Константинович наказал боярину Неждану:

— Мужиков не булгачить, иначе они и про сев забудут. Одного лишь попа Никодима упреди. Пусть моего приезда не пугается и справляет обряд так, как и позалетось справлял.

— Никодима я упрежу, но мужики, княже, коль ты среди них появишься, весь обряд поломают.

— Пожалуй, ты прав, Неждан… Как же быть, Мария?

— Как? — слегка призадумалась княгиня. — Да очень просто. Облачимся в крестьянские армяки, никого с собой не возьмем и где-нибудь встанем незаметно. Согласен, Василько?

— Да уж куда денешься, коль тебе так безумно захотелось на обряд глянуть.

— Для истории запишу, князь. Для истории.

За околицей собралось всё село.

Мужики по обычаю вышли на сев, как, как на праздник, — надели чистые белые рубахи, расчесали кудлатые бороды.