Валерий Замыслов - Углич. Роман-хроника

- То похвалы достойно! - наконец громко воскликнул государь.

Годунов обернулся. Царь!

Дмитрий Иванович от неожиданности выронил книгу из рук, зарумянился, земно поклонился.

- Похвалы достойно, - повторил царь. - Редкий ученый муж ведает греческий.

Иван Васильевич вскоре удалился в свои покои, но книгочея он не забыл. И трех дней не прошло, как Дмитрию Годунову было велено явиться в государеву опочивальню. То было вечером, когда Иван Васильевич готовился ко сну.

Покои были ярко освещены серебряными шанданами и двумя паникадилами 36, висевшими на цепях, обтянутых красным бархатом. В переднем углу стояли небольшая икона и поклонный крест - «как сокрушитель всякой нечистой и вражьей силы, столь опасной во время ночного пребывания».

Иконостасов, с многочисленными образами, крестами и святынями, в постельных покоях, по обычаю, не держали: утренние и вечерние молитвы царь проводил в крестовой палате.

Государь лежал на пуховой постели, укрывшись камчатым кизилбашским одеялом с атласной золотой каймой. Лицо царя было спокойным и умиротворенным: из опочивальни только что вышли древние старцы-бахари, кои потешили Ивана Васильевича сказками и былинами.

Дмитрий Годунов вошел в опочивальню вместе с постельничим Василием Наумовым. Тот ступил к ложу, а Годунов остановился у порога.

- Подойди ко мне, Дмитрий, - ласково молвил царь.

Иван Васильевич протянул Годунову книгу, оправленную золотом и осыпанную драгоценными каменьями; верхняя доска украшена запоной с двуглвым орлом, а нижняя - литым изображением человека на коне с палашом; под конем - крылатая змея.

- Книга сия греческим ученым писана. Зело мудрен… Чел да поустал очами. Соблаговоли, Дмитрий. Голос мне твой люб.

Дмитрий чел, а Иван Васильевич внимательно слушал; лицо его то светлело, то приходило в задумчивость.

- Мудрен, мудрен грек! - воскликнул царь. - Сию быголову для Руси… А впрочем, и у меня есть люди думчивые. Один Ивашка Пересветов чего стоит. Челобитные его о переустройстве державы весьма разумны. Далеко вперед смотрит Ивашка. А Сильвестр, Алешка Адашев? Светлые головы. Аль хуже мои разумники греков?

Царь поднялся с ложа и продолжил с воодушевлением:

- Книжники, грамотеи, ученые мужи зело нужны Руси. Друкарей 37из-за моря позову. Заведу на Москве Печатный двор, книги станем делать. И чтоб писаны были не греческим, а славянским письмом. Ныне неверных и богохульных писаний развелось великое множество. Всяк писец-невежда отсебятину в право возводит. Законы Божии, деяния апостолов читаются разно, в службах путаница. Довольно блудословия! Я дам народу единый закон Божий и единую службу церковную. В единстве - сила!

Иван Васильевич говорил долго и увлеченно, а когда, наконец, замолчал, взор его остановился на лице Годунова.

- Станешь ли в сих делах помогать мне, Дмитрий? Погодь, не спеши с ответом. Дело то тяжкое. Боярству поперек горла новины. Люто злобятся, псы непокорные! Через кровь и плаху к новой Руси надлежит прорубаться. Способен ли ты на оное, Дмитрий? Не дрогнешь ли? Не смутит ли тебя дьявол к руке брата моего, доброхота боярского Владимира Старицкого?

- Я буду верен тебе, великий государь, - выдерживая цепкий взгляд царя, твердо молвил Дмитрий.

- Добро… Отныне станешь при мне.

Вскоре, в одночасье, преставился глава Постельного приказа Василий Наумов, но Иван Васильевич не торопился с новым назначением: Постельный приказ - личное ведомство, домашняя канцелярия государя. Постельничий ведал не только «царской постелью», но и многочисленными дворцовыми мастерскими; распоряжался он и казной приказа.

Да если бы только эти дела! Постельничий отвечал за безопасность государя и всей его семьи, оберегая от дурного глаза, болезней и недругов. Приходилось самолично отбирать для дворца рынд и жильцов, спальников и стряпчих, сторожей и истопников. Являясь начальников внутренней дворцовой охраны, постельничий каждый вечер обходил караулы.

В те дни, когда государь почивал один без царицы, постельничий укладывался спать в государевом покое. Была в его руках, для скорых и тайных государевых дел, и царская печать.

Близок был к государю постельничий! Теплое место для царедворцев. Кому не хотелось встать во главе домашнего царского приказа?!

Но выбор государя, неожиданно для многих родовитых бояр, пал на Дмитрия Годунова.

* * *

Царь воевал ливонца, пробивался к морю, переустраивал на свой лад великую державу и… продолжал выметать боярскую крамолу.

Дворец кипел страстями: разгульными пирами, судилищами и кровавыми казнями.

А Борис Годунов упивался новой службой и царской близостью. Он, «как государь разбирается и убирается, повинен с постельничим платейцо у государя принимать и подавать». А еще через полгода Борис стал рындой.

Как-то Малюта Скуратов 38упросил государя взять в опричный набег и Бориса Годунова.

- Не худо бы в деле посмотреть оруженосца, великий государь.

- Посмотри, Малюта, - охотно согласился Иван Васильевич.

Едва над Москвой заря занялась, а уж опричники одвуконь. Малюта, рыжебородый, приземистый, оглядев сотню, молвил:

- Ехать далече, под Тверь. Надлежит нам, верным царевым слугам, змеиное гнездо порушить.

Бычья шея, тяжелый прищуренный взгляд из-под клочковатых бровей, хриплый неторопкий голос:

- Дело спешное. Мчать нам денно и нощно… Все ли в здравии?

Взгляд Малюты вперился в Бориса: впервой юному цареву рынде быть в далеком походе.

- В здравии, - отозвался Борис.

- В здравии! - хором откликнулась сотня.

- Гойда! - рыкнул Малюта.

Сотня помчала «выметать боярскую крамолу».

Вихрем влетели в бежецкую вотчину. Завидев наездников с метлами и собачьими головами у седла, мужики всполошно закричали:

- Кромешники! 39

- Спасайтесь, православные!

Но спасения не было. Опричники, настигая, рубили саблями, пронзали копьями, палили из пистолей.

Крики, стоны, кровь.

Борису стало дурно. Сполз с коня, пошатываясь, побрел к ближней избе.

- Чего ж ты, рында?.. Никак, и сабли не вынул, - боднул его колючими глазами Малюта.

Борис, притулившись к стене, молчал, руки его тряслись.

- Да ты, вижу, в портки наклал. Эк, рожу-то перевернуло, - зло и грубо произнес Малюта. Лицо его ожесточилось. - Аль крамольников пожалел? Негоже, рында.