Валерий Замыслов - Углич. Роман-хроника

- Сбегай, Гришка, в кабак на Варварку да принеси скляницу доброй медовухи.

Алтын 87сунул. А когда к избе вернулся, то услышал крики Васёны. Влетел стрелой. Гляжу, Битяговский мою жену на лавку повалил, а та вырывается. В ярость вошел и шмякнул дьяка по уху, да так крепко, что у того из уха кровь хлынула. Битяговский закричал и затопал ногами:

- В темницу засажу, пес!

- За какие грехи, Михайла Демидыч? Ты ж мою жену помышлял обесчестить.

- Поклеп! У тебя видоки 88есть?

- Жена.

- Не говори чепуху, дурья башка. Ни по «Правде Ярослава», ни по царевым указам баба не может быть видоком.

- И у тебя нет, дьяк.

- Опять дурак набитый. Весь приказ ведает, что я к тебе в гости пошел. Мои видоки доподлинно всё сыщут. Аль сомненье берет?

- Да уж ведаю суды праведные.

- А коль ведаешь, миром поладим. Завтра же бумагу состряпаешь, что уходишь из приказа по своей доброй воле, а избу свою новому писцу отказываешь.

- А мне с женой куда податься?

- Без избы не останешься.

- А коль не захочу тебя слушать, дьяк?

- За избиение государева человека в застенок пойдешь, и сидеть в нем будешь, пока не сдохнешь. Так что выбирай, Гришка.

Вот так я и оказался в этих хоромах. А чего поделаешь? Из суда, что из пруда - сух не выйдешь.

- Это уж точно. Судья в суде, что рыба в пруде. Бесполезно тягаться… А с женой что приключилось?

- И самому невдомек. После испуга, кой она испытала, будто порчу на нее напустили. Никакой хвори, кажись, у неё и не было, но как-то разом увяла, и чахнуть стала. Так и преставилась. Дьяк Битяговскй, чу, с всякими чародеями знался. К царю Ивану Грозному их доставлял. Тот всё помышлял год смерти своей изведать, а колдуны, ведая жуткий нрав государя, правды ему не сказывали. До ста лет-де проживешь, царь-батюшка.

Гришка замолчал, а затем произнес:

- Нельзя тебе, Тимоха, домой возвращаться. Семка Годунов своему дяде Дмитрию поведает. А тот большой человек: Сыскным приказом ведает. Земские ярыжки и стрельцы денно и нощно тебя будут выискивать. Оставайся-ка у меня. Сюда сыскные люди побаиваться заглядывать. Здесь тьма всякого лихого народа, даже самые отпетые тати 89скрываются.

- Пожалуй, ты и прав, Гришка. Но не стесню тебя? Все ж чужой человек, а ныне и воровской 90

- Да я буду рад радехонек. Бобылем жить - страшная докука. А насчет воровского человека мог и не поминать. Коль на государеву слугу руку поднял - наш человек. По нраву ты мне пришелся, вот и вызволил тебя. Живи у меня, Тимоха, сколь душа пожелает.

Это было в мае 1584 года. А в стылый январь 1585 года Бабай вел по Зарядью своего князя Нагого к избенке Гришки.

- Добро мороз землю сковал, а то бы шли по несусветной грязи, - произнес Тимоха.

- А человек твой надежный? - вдругорядь спросил Михайла Федорович.

- Не проболтается, князь. За Гришку головой ручаюсь.

Из волоковых окон валил косматый черный дым.

- Дома, слава тебе Господи, - перекрестился Тимоха.

Дверь была не закрыта. Войдя в избу, «нищеброды» сняли шапки и осенили себя крестным знамением.

- Принимай, гостей, Гришка.

Гришка стругал длинным острым ножом сухое полено на лучины для светца, и только сейчас услышал голос Тимохи. Выпрямился и обрадованно воскликнул:

- Наконец-то! А я уж не чаял и дождаться.

Крепко обнял Тимоху, а затем повернулся к незнакомцу.

- Как звать прикажешь?

- Михайлой, Гриша.

- То - мой закадычный друг, - добавил Гришка. - Отец у него крепко недужит. Пришел на Москву к святым мощам приложиться. Всего-то недельки на две. Не откажешь?

- Какой разговор? Да хоть на веки вечные. Коль ты, Михайла, Тимохе закадычный друг, то и мне будешь друг. Сейчас щтец похлебаем да по чарочке пропустим. С тоски не пропадем.

В избе, после первых дней жительства Тимохи, многое изменилось. Закоптелые стены и черные половицы пола были до бела вымыты, стол выскоблен и накрыт льняной скатеркой, икона Николая чудотворца сияла медным образом. Появился в прибранной избе и дубовый поставец для чарок, ложек, железной и деревянной посуды.

Изба принарядилась после того, как Тимоха дал хозяину два десятка алтын и молвил:

- Не держи на меня обиды, Гришка, но избу надо привести в порядок. Позови какую-нибудь расторопную бабу, и пусть она твоей избой займется. За десять алтын она к тебе каждую неделю будет приходить, каждое бревнышко языком вылежит.

- Вот те и меж двор скиталец, - поразился Гришка. - Да я за такие деньжищи и сам приберусь. И красной толоки найду, и щелочь изготовлю, и золы пудами на двор выкидываю.

- Вот всё это бабе и приготовь. Сам же за мытье приниматься - ни, ни. Не мужичье это дело с тряпками по полам елозить.

- А по мне - лучше бы пропить, - всё еще упирался Гришка. - Аль чистоту любишь?

- Да пойми же, Гришка! Человек - не скотина. Глянь на себя - на черта похож. У тебя даже умывальника нет. Седни же сходи в лавку. И не хмурь брови. А коль мной недоволен, тотчас от тебя сойду.

- Ладно, будь, по-твоему, - согласился Гришка. - И умывальник, и лохань закуплю, а уж потом бабу пойду искать.

Гришке ужасно не хотелось оставаться одному. Постоялец оказался довольно странным человеком: с такими большими деньгами скитальцев не бывает. И один Бог ведает, откуда он эти деньги раздобыл… И чистоту любит. Ну, никак на нищеброда не похож! Надо бы еще разок потолковать с Тимохой.

Но обстоятельного разговора не получилось. Тимоха твердил своё: меж двор скиталец. А про деньги молвил, что на случайных работах долгие годы копил. Гришка, человек - душа нараспашку - был доверчив. Скопил, так скопил, и Бог с ним.

Михайла Нагой дотошно оглядел хозяина избы. Среднего роста, но телом крепок. Светлорус, курнос, продолговатое лицо в густой русой бороде. Серые глаза спокойные и открытые. Такие глаза свойственны доброму, чистому человеку, и это успокоило князя.

За столом, похлебав щей и выпив по чарочке, Михайла Федорович, глянув на Гришку, спросил:

- Ну, как у вас тут на Москве живется? Как здравствует царь Федор Иванович?

- Царь недужит, Михайла. Чу, другую неделю с постели не встает. Да и какой он царь? Его в народе «иноком» прозвали. До хвори своей он все дни в молитвах проводил да по колокольням лазил.

- По колокольням?

- По колокольням, Михайла. Самое любимое дело - дай в колокол тренькнуть. Не оттащишь! - посмеиваясь, рассказывал Гришка.