Валерий Замыслов - Иван Сусанин

Караульные стрельцы остановили за тридцать саженей от дворца. Строго вопросили:

— Кто таков?

— Дворянин Третьяк Сетов. Воевода Ростова Великого.

Стрельцы переглянулись. Не боярин, но род Сеитовых на Москве известен.

— По какой надобности?

— К великому государю с донесением.

— А, может, допрежь в Разрядный приказ?

— Дело касается лично великого государя.

— Ну, коль самого государя, шагай к крыльцу. Там стремянные тебя встретят.

Караульных стрельцов, кои постоянно несли службу в Кремле, начальник сыскного приказа Дмитрий Годунов об опале Сеитова не уведомлял: не полезет же скрывшийся из Ростова беглец в государев Кремль; однако один из служилых вдруг взбудоражено воскликнул:

— Братцы, слушок припомнил! Да то ж воровской человек! Царь на него опалу наложил.

— Опалу? Откуда изведал, Сенька?

— От холопа боярина Мстиславского. Такое брехать не станут.

— Вона… А ну хватай опального, братцы!

Караульные накинулись, было, на Сеитова, но Третьяк резко бросил:

— Царь указал лично к нему явиться. Дело необычайной важности. А кто помеху будет чинить, того государь накажет без пощады.

Караульные замешкались.

— Разбери тут… А пущай стремянные стрельцы решают.

Стремянные стрельцы (личная гвардия царя), выслушав о каком-то важном деле воеводы Сеитова, задерживать Третьяка не стали, однако один из них пошел доложить дворецкому боярину.

Дворецкий, Юрий Ромодановский, пришел в немалое изумление. Он-то ведал об опале Сеитова (правда, не знал истинной причины), но никто из опальных людей не имел права являться к великому государю без его распоряжения.

— Грамоту от царя имеешь?

— Грамоты не имею, Юрий Васильевич.

Ромодановский развел руками:

— Ну, тогда прикажу тебя в Сыскной приказ доставить.

Сеитов обладал здравым дальновидным умом, а посему тотчас уразумел, что Дмитрий Годунов немедля отправит его к Малюте, а тот найдет, что наплести царю о казненном беглеце. Надо во что бы то ни стало пробиться к государю.

— Воля твоя, боярин. Но промедление важного для царя известия чревато большой порухой.

Ромодановский не ведал, что и делать. Этот Сеитов, знать, и в самом деле о чем-то значимом намерен сказать царю. Понапрасну он бы в Кремль не заявился. За волокиту же ответит дворецкий. А царю лишь под гневные очи попади. Легче доложить, чем порядок нарушить. Но допрежь надо опального всего обыскать. К царю идет! Не принес ли какого-нибудь отравного зелья, дурных кореньев, не припрятал ли засапожный нож?

Набежали слуги и чуть ли не до гола Третьяка раздели. Даже костяным гребешком по кучерявым волосам головы пробежали. В таких пышных волосах всякую порчу можно пронести. Чист оказался дворянин.

И все же с тяжелым сердцем вошел Ромодановский в покои государя. Робко молвил:

— Прости, великий государь, но под твои светлые очи намерен предстать дворянин Сеитов, кой прибыл с каким-то известием.

— Какой Сеитов? — насторожился царь.

— Тот, кой был воеводой в Ростове Великом.

— Что-о-о?.. Кто схватил?

Иван Васильевич гневно ухватился за посох.

— Сам пришел, великий государь.

— Сам?.. Что-нибудь изрекал?

— Молчит, великий государь. Лично-де царю всё доложу… Может, в Сыскной его?

— Впусти!

Сеитов вошел и отвесил царю земной поклон. Выпрямился и с трудом узнал Ивана Васильевича: царь изрядно постарел. Лицо одутловатое, морщинистое, глаза провалились, волосы головы почти начисто вылезли, борода (длинная, но жидкая) поседела. Однако глаза оставались все такими же суровыми и пронзительными.

Сеитов лишь единожды видел государя, когда тот был в полном царском облачению. Это было в большое празднество, Светлое Воскресение, когда царь шествовал в Успенский собор. На нем был «большой наряд», кой появился в 1547 году, с принятием Ивана Грозного царского титула. Платно [159] Платно — являлось самой торжественной царской одеждой. Оно кроилось в «Казне Мастерской Палаты» в виде длинной прямой рубахи с широкими рукавами и было очень близко по покрою к архиерейскому саккосу. Шилось платно, как и другая царская одежда, из дорогих привозных тканей. Все, что было наиболее ценного и изысканного в области ткацкого производства Запада и Востока, можно найти в описях царского платья XVI — XVII вв. из турецкого атласа была покрыто алмазами, рубинами, смарагдами и жемчугом величиной с орех. Его венец (шапка Мономаха), так же украшенный драгоценными самоцветами, как рассказывали иноземцы, превосходил диадему его святейшества цареградского патриарха, короны королей Франции, Испании, Венгрии и Богемии…

Перед царем несли скипетр, знаменующий верховную власть. (При приеме же послов и других торжественных случаях государь держал скипетр в правой руке, а державу — золотой шар, увенчанный крестом — в левой. И держава, и скипетр также были богато украшены самоцветами.) Все блистало, переливалось. Вблизи на царский наряд невозможно было смотреть. Вот уж воистину шествует царь. Бог на небе, царь на земле. Никому не подвластен, опричь Христа, сына Божия [160] Это изречение принадлежит самому Ивану Грозному. .

В тот день государь показался Сеитову настолько величественным, что ему показалось: сам Господь спустился с небесного рая и теперь ступает к собору… И кого же он ныне воззрел? Едва ли не старика, облаченного в черную монашескую сряду [161] Царь несколько раз собирался уйти в монастырь. .

— Ты, боярин, ступай.

Иван Васильевич, глухо постукивая по заморскому ковру посохом, неторопко прошелся по палате, а затем опустился в кресло.

— С какой же вестью ты посмел прийти ко мне, холоп?

Голос у царя надтреснутый и недружелюбный. Когда он гневался, то даже князей и бояр называл холопами.

По телу Сеитова пробежал озноб. Другой раз он встречается с царем, Государем всея Руси, и в другой раз волнуется. Но эта встреча пострашней первой. Тогда царь был приветлив и ласков, ныне же глаза государя холодны и враждебны. Еще минута-другая и царь кликнет своих удальцов и прикажет им отвести Сеитова на жестокую казнь. Иного и ждать нечего. Он, Сеитов, знал, для какой цели он пробился к царю. Но он примет смерть достойно, ведая, что никакого смертного греха за ним не водится. Надо унять волнение и спокойно выслушать приказ государя.

— Чего молчишь, холоп? Тебя царь спрашивает.

— Прости за дерзость, великий государь. В Ростов приспела весть, что угодил я в царскую немилость. Скрываться нам, Сеитовым, не по чести нашей. Пришел к тебе, дабы ты, великий государь, отослал меня на казнь.

— О чести глаголишь, холоп. Да так ли?

— Служил тебе верой и правдой, великий государь.

— Правдой? Лжешь, пес! А кто ж царя обманул? Кто недосилком себя называл?! — забушевал Иван Васильевич.