Валерий Замыслов - Иван Сусанин

Мыленка Шестова помещалась не в подклете, как у многих господ, а на одном ярусе с жилыми покоями, отделяясь от них только мовными сенями. В сенях стояли лавки и стол, крытые красным сукном, на кою клали мовную стряпню: мовное платье, колпаки, простыни, опахала тафтяные.

— Да у тебя и печь из лучших изразцов. Глаз радуют! — воскликнул Федор Никитич.

— Еще отец мой отбирал. Сам в Ярославль ездил.

Печь была с каменкой, в кою, как знаток, заглянул боярин. Зоркие глаза сразу отметили: каменка заполнена полевым круглым серым камнем — крупным спорником и мелким — конопляным .

— Добрые каменья. От таких зело пользительный пар исходит.

Полок тянулся от печи, вдоль стены до угла. Мыленка освещалась тремя красными оконцами, затянутыми слюдой и закрытыми тафтяными завесами. Двери были обиты малиновым сукном. В переднем углу мыленки стоял медный поклонный крест, «как сокрушитель всякой нечистой и вражьей силы», и висела икона Спасителя.

Для мытья посреди бани стояли две липовые кади с горячей и холодной водой. Еще заранее воду приносили в липовых изварах-ушатах, заполняя кади медными лужеными ковшами и кунганами; щелок находился в медных луженых тазах. В больших берестяных бураках (туесах) находился квас, коим обливались, когда начинали париться. Иногда квасом же поддавали пару, плеская им на спорник.

Заприметил Романов и ячное пиво, коим тоже поддавали в каменку, и сам пол мыленки, покрытый свежим душистым сеном, и тюфяки с подушками (набитые тем же сеном), на коих можно было полежать и посидеть, да попить прохладного ядреного квасу или ячменного пива.

В широком предбаннике, на двух длинных лавках, крытых алым бархатом, лежали пучки целебных душистых трав и цветов, а на полу был разбросан мелко порубленный можжевельник.

Для более длительного отдыха, после парки и мытья стояли скамьи с подголовниками, а на лавках — разложены мовные постели, сряженные из лебяжьего и гусиного пуха в камчатой наволоке…

— Славная банька, — забираясь на полок, похваливал Федор Никитич. — А ну-ка поддай на спорник да похлещи меня веником, Васильич!

Березовый веник, распаренный в щелоке, принялся гулять по чреслам Романова. Тот блаженно кряхтел да покрикивал:

— Казни, не жалей! Хлещи зятя!

Три веника сменил Иван Васильевич, трижды в каменку поддавал, пока, наконец, Федор Никитич не свалился с полка и выскочил в предбанник. Горячий, распаренный рухнул на мовную постель.

— Жаль до реки далече. Так бы и охладился. У-ух!

— Охладишься, Федор Никитич. Тут у меня прудишко вырыт, а в нем ключ бьет.

— Да ну! — оживился Романов.

— Побежали сенями!

В сенях — дверца. Распахнули, а в десяти саженях и впрямь пруд, обнесенный от любопытных взоров высоким тыном. Вода — хрустально-чистая, холодная, но какой там холод для раскаленного тела? Изрядно побарахтались, а затем вновь в жаркую мыльню.

Русская баня!..

Добрый месяц гостил Федор Никитич у дворянина Шестова. Говаривал:

— Хорошо у тебя, Иван Васильевич. Тихо, покойно. В Москве же — суета сует. Грызня. А здесь душа отдыхает.

— Глухомань, Федор Никитич. Залегли как медведи в берлогу, и ничего-то не видим и не слышим.

— Да то ж великое счастье. На Москве живут самые богатые люди, но покоя не ведают, ибо в богатстве сыто брюхо, но голодна душа. Худо на Москве, Иван Васильевич. Царь Федор, увы, скуден умом. Бояре то видят и рвутся к трону. Особенно алчет Борис Годунов.

— Кое о чем наслышан, но многого не ведаю.

— Полезно тебе изведать, Иван Васильевич. Теперь мы одной упряжкой связаны. Выслушай, что худородный Бориска вытворяет.

— Охотно выслушаю, Федор Никитич.

— На крещенский сочельник царь крепко занемог. Иноземные лекари с ног сбились, но государю было всё хуже и хуже. Вот тут-то и зашевелились бояре. Царица Ирина, сестра Бориски, бездетна, и, ежели Федор преставится, Годунову у трона не удержаться. Тяжкий недуг государя лишил покоя Бориску. Все могло в одночасье рухнуть. Власть ускользала из рук. Заметался, изрядно заметался Годунов. И такое надумал, что всю Москву привел в негодование. Дабы Ирине удержаться во дворце, ей надо заново обвенчаться. На престол после кончины Федора должен взойти не Рюрикович и не Гедиминович, а немецкий принц. Бориска отправил тайного посла в Вену, дабы попросить брата императора, эрцгерцога Максимилиана, занять трон московский.

— Не уразумел, Федор Никитич. Годунов, чу, сам к трону рвется.

— Худо знаешь Годунова, тестюшка. Он и сквозь жернов всё наперед видит. Принц немецкий, как потом выяснилось, человек недалекий, нравом смирный. Будет тихо сидеть на престоле, а царством править станет Годунов.

— Хитро придумал.

— О том и толкую. Бориска направился к начальнику Посольского приказа Андрею Щелкалову, своему доброхоту, коему помог подняться из грязи да в князи. Дед его промышлял скотом, был конским барышником.

— Ну и дела!

— Отец же Щелкалова, Яков, начинал свою службу с попов, а затем выбился в приказные дьяки, и сына к себе определил. Андрею же Господь умную голову дал. Тот быстро пошел в гору. Никто лучше его не ведал земских, судебных и посольских дел. Его еще Иван Грозный заприметил. К концу его царствования Щелкалов стал одним из влиятельнейших людей земщины. С тех пор Годунов многие свои дела устраивал через Андрея Щелкалова. Он и направил своих особо доверенных людей к австрийскому цесарю. Переговоры с Венским двором велись в строжайшей тайне, но тайна не сохранилась. Толмач Яков Заборовский за большую мзду поведал о скрытых сношениях Годунова полякам. Король Стефан Баторий был взбешен, ибо союз Москвы с Веной грозил подорвать и ослабить Речь Посполитую. На Русь спешно помчались королевские послы.

Царь же Федор поправился. На Москве разразился неслыханный скандал. Кощунство! Бориска при живом муже-государе Ирину немцам сватает. Гнать Годуна!

— Срам, Федор Никитич.

— Еще какой. Уж на что кроток царь Федор и тот осерчал. Огрел шурина посохом и повелел ему из дворца удалиться. Для Бориски наступили черные дни. Ожидая опалы, он направляет к аглицкой королеве своего поверенного Джерома Горсея, дабы Елизавета приняла его в свое подданство.

— Ну и ну! — не переставал удивляться Шестов. — И что же аглицкая королева?

— Она была удивлена просьбой шурина русского царя, но отнеслась к ней благосклонно. Но и второе сношение Годунова с иноземцами не осталось не замеченным: у царей и королей всюду глаза и уши. Слух о тайных переговорах просочился в Москву. И вновь Престольная вознегодовала: Годун от православный веры отшатнулся! Святотатство! Бориска же вкладывает свою казну в Сергиев-Троицкий монастырь и Соловецкую обитель, в надежде укрыться у монахов. Но он все еще медлит, на что-то уповает. Князья же Шуйские и Мстиславские просят государя удалить Бориску из Боярской думы. Федор колеблется: царица вовсю защищает брата. Тут и постельничий Дмитрий Годунов денно и нощно ублажает царя, выгораживая племянника, и дьяк Посольского приказа усердствует. И слабовольный царь уступает. Бориска остается при Дворе. Но князья и бояре не унялись.