Валерий Замыслов - Иван Сусанин

— Куда путь держишь? — строго вопросил молодой, черноусый охотник.

— И сам не ведаю.

— Как это не ведаешь? Дурака корчишь! Куда, сказываю?

— Не ведаю.

Черноусый выхватил из-за голенища сапога плетку.

— Нет, ты глянь на него, Вахоня. Никак плеть давно по спине не ходила.

Черноусый надвинул на Иванку коня, зло ощерился, намереваясь пустить в ход плеть.

— Охолонь, Герасим. Этот ничего не скажет. Заколоти в него хоть осиновый кол — он все будет говорить соломинка. Да и девчушка затряслась от страха. Охолонь!

— Жалостливый ты. Но он еще у меня наизнанку вывернется. Барин не любит таких бирюков.

Вскоре со стороны леса послышался веселый оклик:

— Давайте сюда, братцы! С полем! [175] С полем — в данном случае с удачной охотой.

— Слава Богу, — перекрестился Вахоня. — Настигли тура. Ну что, мужик, бери девчушку — и к лесу.

Вскоре Иванка оказался перед барином. Глаза его дрогнули. Господи, до чего ж знакомое лицо!

Барин, расслабленный и умиротворенный, сидел на приземистом походном стульце. Темно-зеленый зипун его, украшенный золотистыми узорами, был распахнут, шапка с малиновым верхом и опушенная дорогим мехом, съехала на затылок, открыв густые, волнистые, высеребренные сединой волосы; худощаво-скуластое лицо, покрытое плотной, соломенного цвета бородой, выражало довольство, то самое довольство, когда охотник после долгой утомительной травли, успешно вонзает в зверя рогатину. Тогда все люди, окружавшие его, становятся содругами. В такой час забываешь, что ты барин, государь, суровый повелитель своих слуг, кои уже, возбужденные удачной охотой, разделывают зверя, готовят вертел, раскладывают костер и нахваливают своего господина:

— С блестящим полем, барин.

— Вот то поединок. Метко рогатину всадил.

— Чуть бы оплошал — и беды не миновать. Горазд же ты, барин!

Пока выжлятники возились с туром, ловчие готовили место для пиршества. Неподалеку от костра накидали грудки соснового лапника (по числу бражников), набросали на них мягкого мху, достали из переметных сум баклаги с медом, рога, отделанные серебром, и оловянные кубки, и с шутками да прибаутками стали выжидать, пока выжлятники не разрежут поджаренную полть мяса на розовые сочные куски. Казалось, нет вкусней трапезы, когда она свершается в лесу у костра, после благополучной охоты.

Барин почему-то дольше всего разглядывал девчушку с кудряшками на русой голове. Серые глазенки ее были испуганными.

— Эгей, Вахоня, угости-ка эту девочку сбитнем.

Охота иногда затягивалась несколько дней, а посему «кормовые» слуги прихватывали на «потеху» не только ставленые меды и добрую водку, но и сбитень с квасом.

Тонюшка вопросительно глянула на отца.

— Испей, дочка.

Тонюшка с удовольствием выпила сладкий, вкусный напиток, а барин наконец-то обратился к Иванке:

— Ну и куда же ты все-таки плыл, добрый молодец?

Голос без всякой неприязни и даже доброжелательный, словно барин повстречал приятеля.

Иванке ничего не оставалось делать, как открыться. Запираться не было смысла, да и барин сей прежде не отличался лютостью. Правда, с тех пор много лет миновало.

— Я и в самом деле, барин, плыл неведомо куда. Еще два дня назад я обитался в лесном селище, Сосновке, что на Мезе, и вдруг на селище набежали сыскные люди и пожгли избы. Посельникам удалось скрыться.

— А чего ж ты с ними не ушел?

— Ходил с дочкой силки ставить, а вернулся из леса — деревни как не бывало. Сыскные вверх по Мезе уплыли, а я в низовье. А тут новую реку углядел, вот и надумал по ней податься. Чаял, деревушку где-нибудь встретить.

— Выходит, из беглых, коль на твою Сосновку сыскные люди напали?

— Из беглых… барин Василий Михайлыч.

Барин от удивления даже со стульца поднялся, а выжлятники и ловчие все как один уставились на Иванку.

— Однако… Откуда же ты меня ведаешь? И как звать тебя?

— Ивашка Сусанин. Родом из Деревнищ, что в трех верстах от твоего родового имения, барин.

— Сосед! Нежданный карась в вершу попал. Дале сказывай.

— В мальцах тебя видел, барин, а затем отец мой, Осип, после Юрьева дня ушел к другому господину счастья искать, но счастье не конь: хомута не наденешь. Куда бы отец не ходил, нигде долго не задерживался. Последние годы недужил и помер на ярославской земле… Долго обо всем сказывать, но пришлось мне бежать, не заплатив за пожилое. Судьба в Сосновку привела.

— Давно ли ты в бегах?

— Да, почитай, лет семь, барин.

— Об урочных летах ведаешь?

— Не слыхивал, барин. Из Сосновки мы никуда не уходили, и к нам никто не наведывался.

— Повезло тебе, Ивашка. По урочным летам тот, кто не сыскан в течение пяти лет, становится свободным. Ныне ты вольный человек, Ивашка. Правда, дворяне норовят отменить урочные лета, но царь пока того не делает. Благодари царя и Бога за свое избавление.

У Иванки полегчало на душе. Вот это новость! Камень с плеч.

— Спасибо за добрую весть, барин.

— Из спасиба шапки не сошьешь. Пойдешь ко мне в имение?

— Коль обижать не будешь, пойду, — напрямик молвил Иванка.

— А коль обижать стану?

— Сбегу!

Василий Михайлович Шестов улыбнулся.

— По нраву мне откровенные люди. А вдруг и укоренишься в моем Домнине.

— На все Божья воля, барин.

Апрель «заиграй овражки» был довольно прохладным, а вот цветень порадовал теплом. Не зря месяц май с древних времен повеличали на Руси «цветенем». Вишни, яблони, черемуха, жасмин в белой кипени. Войдешь в сад — и окунешься в такой упоительный аромат, что голова закружится. Господи, какая же благодать! Так бы и вдыхал часами сей живительный, сладостный воздух.

Но пожилая барыня недолго пребывала в своем благоуханном пышноцветном саду: дела неотложные. Надо вновь по хоромам пройтись и дотошно все оглядеть. Все ли вымыто, выскоблено, вычищено? И не только в хоромах, но и в летней поваренной избе, бане-мыленке и даже на конюшне. Всюду нужен строгий глаз хозяйки.

Ох, как недостает супруга Ивана Васильевича! Уезжая на Москву наказывал:

— Ты уж, Агрипина, на Леонтия огуречника [176] Леонтий огуречник — 23 мая. порадей. Поди, ведаешь, какой гость в имение нагрянет?

— Ведаю, государь мой. Аж сердце обмирает. Экое счастье дочке привалило.

— Не привалило, а так Богу было угодно, — важно поправил супруг. — Кому как не дивной красавице не быть за родовитым боярином?

— Вестимо, государь мой.

— То-то. Ксения и умом богата, и нравом великодушным.

— Есть в кого, государь мой, — почтительно кивала Агрипина Егоровна.

Ксения Ивановна Шестова принадлежала к знатному роду, приехавшего в начале тринадцатого века в Новгород из Пруссии Миши Прушанина. Его сын Терентий изрядно отличился в Невской битве 1242 года. Именно он стал общим предком Салтыковых, Морозовых Шеиных и других знатных людей. Отец Ксении — Иван и дед Василий Михайлович владели в костромском уезде большой вотчиной с центром в Домнине. Ксения была выдана замуж за боярина Федора Никитича Романова в 1590 году.