Александр Антонов - Честь воеводы. Алексей Басманов

— Владыка святой, слышишь, благочестивый царь всея Руси Иван Васильевич просит и требует благословения от тебя...

— Слепцы, — строго сказал архиереям Филипп, — не зрите осквернения храма, так зрите лик государя благочестивого. Он в скоморошном одеянии в храм пришёл и толпу скоморохов злостных привёл. — И, подступив к краю амвона, спросил Грозного: — Царь благой, кому поревновал, что таким образом красоту свою изменил и неподобно преобразился? С тех пор как солнце в небесах пребывает, не слыхано, чтобы благочестивые цари державу так возмущали. Убойся, царь, гнева Божьего! Покинь храм Христа и благословения в нём не жди!

Царь Иван не покинул храма, опричная свита — тоже. И никто не обнажил голов, шлыки торчали над верующими, словно сатанинские пальцы. Филипп повернулся к иереям, гневно сказал:

— Угодники! Что ж, молчите и впредь, пока ваш благочестивый царь не прилетит в храм на ведьме! — С тем митрополит и ушёл в алтарь. Он слышал, как царь Иван засмеялся и крикнул: «Ату его! Ату!»

Перебирая недавнее прошлое и все царские проказы-осквернения храмов, монастырей и православной веры, Филипп вспомнил о монашестве. Оно ещё не было до конца задавлено царской тиранией, и по монастырям святые отцы судили Ивана Грозного за бесчинства. Их голоса пока были слабыми, однако долетали через послухов Малюты Скуратова до Москвы, до ушей государя. И прозорливый Филипп уже видел, как царь сводит счёты с русскими монастырями. Увы, то сведение счетов будет ужасным, особенно в Новгородской земле, где иноки вопреки многим прочим инокам России громче и смелее гневались на попирателя православия и осуждали его.

Размышляя о монастырской братии, любимой и почитаемой Филиппом, он, не ведая того, обрёл провидческую остроту зрения и смог узреть всё, что случится за чертой текущего времени, в завтрашнем дне. По воле Божьей Филипп вознёсся из зловонной хлевины и умчал в Великий Новгород, там нашёл место на Городище, близ Торговой площади. И случилось сие в тот час, когда Иван Грозный предал смерти новгородского боярина Данилова, а с ним — семнадцать дворян, дьяков и подьячих. Ещё с поста, устроенного на мосту через Волхов, лилась кровь, а Филипп уже услышал, как Иван Грозный повелел своим катам-опричникам:

— Ноне говорю вам: возьмитесь за монастыри. Велю сравнять их с болотами по всей Новгородской земле. Казну очистите, иконы ценные и утварь серебряную и золотую отправьте в Александрову слободу. И помните: сам лично пойду следом за вами. Потому чините суд и расправу старательно.

— Исполним, царь-батюшка, с честью твоё повеление и не принесём тебе докуки на нас, — ответил Малюта Скуратов.

— А ты, князь Афанасий Вяземский, что молчишь? Что прячешь в глазах? — спросил царь.

Видел и Филипп смущение в глазах князя Вяземского. Знал он причину того. В одном из монастырей Новгородской земли стоял игуменом его старший брат Игнатий в миру. Как мог Афанасий сказать царю, что с радостью пойдёт рушить обитель брата? Но, связанный жёсткой клятвой опричнины, ответил, как должно:

— Не посрамлю и я опричной чести, государь. Положись на нас, как всегда.

Иван Грозный сдержал своё слово. Каждый день он поднимался до рассвета, переезжал из монастыря в монастырь, ликуя от своего озорства. По его повелению опричники снимали с храмов колокола, кресты, бросали, словно дрова, на возы чудотворные иконы, под метлу вычищали из келарен муку, крупы, масло, разоряли монастырское хозяйство, угоняли скот. В Вишерском монастыре Филипп видел, как опричники разбили раку святого Саввы и выкрали из неё святые мощи и большой серебряный крест.

Филипп не покинул Новгородской земли, пока не стал очевидцем всех преступлений царя Ивана и его опричников. Разбой длился две недели. Завершив разорение обителей, Грозный наложил на монашество непосильную денежную дань. Архимандритам он повелел внести в опричную казну по две тысячи, настоятелям — по тысяче, соборным старцам — по пятьсот золотых рублей. Они отказались платить, ибо, ограбленные, полушки за душой не имели. Царь приказал их бить. Когда опричники устали, Иван Грозный призвал к тому новгородских приставов и велел «бити их с утра до вечера на правеже до искупа беспощадно». Чёрное духовенство на Руси было обобрано государем до исподнего белья.

В эти дни Филипп молил Всевышнего о том, чтобы разверзил под ногами царя Ивана землю и бросил его в геенну огненную. Но час наказания ещё не настал, и помазанник Божий допущением Всевышнего бесчинствовал. Митрополит посетовал на такое неустроение и удалился в злосмрадную хлевину, дабы с терпением и верою дождаться своего часа и постоять за Русь и за други своя. Борясь каждый день и каждый час за спасение живота, Филипп пускался на разные уловки, чтобы обмануть своего пронырливого палача Степана Кобылина. Однажды, когда падающие капли воды, казалось, вот-вот лишат его разума, Филипп крикнул стражу, который стоял за дверью:

— Эй, воин, позови десятского Кобылина!

— Ишь чего захотел! Наш господин почивает, и разбудить его может только царь-батюшка, — отозвался страж.

— Скажи ему, что край моего бытия близок.

Страж помолчал, подумал, потом вяло сказал:

— Тогда потерпи, схожу.

Но прошло немало времени, пока появился Степан Кобылий. Страж не был волен уйти и оставить узника без присмотра, он должен был дождаться смены. Да и найти десятского оказалось нелегко. Степан мог быть в сей час в трапезной, или в келарне, или в хлебодарне, а то и в портняжной, где, говорили, ему шили новый кафтан. Однако во всех этих местах Степана не было. И нашёл его страж в гостевом покое монастыря, в уединении с паломником, который пришёл в обитель не на поклон святым мощам, а ради праздного жития. Паломничество при Иване Грозном Поощрялось, и иные гулящие люди тем пользовались вволю. Страж появился, когда паломник и Степан сидели за братиной [4] Братина — старинный большой шаровидный сосуд, в котором подавались напитки для разливания по чашам или питья вкруговую; большая общая чаша для питья и еды. , мило кумовничали и были хмельны.

— Степан-батюшка, ты бы сходил до опального, — сказал страж. — Он бредит исходом живота, исповеди просит.

Кобылин вспомнил, что ему велено хранить жизнь митрополита, протрезвился, чертыхнулся, потому как ему ответ надо перед царём нести. К тому же не мог позвать на исповедь обительских старцев: запрещено было митрополиту общаться с монастырской братией.

— Экое лихое дело удумал опальный негодник. Да я ему за то голову сверну, — возмутился опричник и поспешил к заключённому.

Добравшись до подвала волчьей пробежкой, Степан велел стражнику закрыть воду, дабы не капала на узника, сам вошёл в камору.