Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

Расхваставшись своей знаменитой, хотя и пьяной фамилией, старик однажды, особенно перегрузившись, проболтался:

— А и Дорошенко, не породнись с нами, вовек бы гетманом не стал, истинный Христос. А как узнали — Хмельницкого зять, так и руки до горы, даёшь Дорошенко!

Но назавтра, проспавшись и, видимо, вспомнив свою болтовню, попросил Горяинова:

— Ты, сынок, не бери в голову стариковскую болтовню. Мало ли чего я спьяну наворочу.

— Не бойся, отец, я не беру, — успокоил старика Горяинов, догадываясь, что тот боится, не передаст ли он всё Дорошенко. — На Украине все вожди-атаманы горилку любили.

— Это верно, сынок. Вон Северин Наливайко [33] Северин Наливайко (?—1597) — руководитель антифеодального крестьянско-казацкого восстания 1594—1596 гг. на Украине и в Белоруссии. какой герой был, а без вина не мог, за то и прозвище получил, что едва входил в корчму, говорил: «Наливай-ка», а его родную фамилию никто и не ведает, забыли напрочь.

— Чигиринский гетман встретил посланца Ромодановского хорошо, даже обнял дружески, похлопал по спине, уронив мимоходом:

— Гости на́ гости, хозяин в радости.

Поняв что до Горяинова не дошёл смысл, тут же объяснил:

— У меня со вчерашнего шестеро гостей с Запорожской Сечи. Зовут к себе на кош.

Дорошенко внимательно следил за лицом московского гостя, произвело ли это сообщение на него какое-то впечатление. И Горяинов понял, что хотел этим сказать этим гетман: я не только Москве, но и Сечи нужен.

— Ну а отец разве не дорогой гость, — сказал Горяинов подчёркнуто мол, запорожцы ерунда, а вот отец.

— Ну как же, ну как же, — полуобнял Дорошенко тестя. — Ещё какой Дорогой! Идэм до хаты, батько. А князю Григорию Григорьевичу за то спасибо передай. Если б ещё с Москвы Грица вытягнуть, то б добре было.

— Грицко, твой брат, под государевым покровительством, это государю писать надо.

Оба понимали, почему Дорошенкова брата в Москве держат (заложником за брата-гетмана, дабы к туркам не передался), но ни тот, ни другой не обмолвились об этом. «Государю писать надо», и всё.

Получив из рук Горяинова государеву грамоту, Дорошенко подчёркнуто благоговейно поцеловал её, прежде чем сорвать печать. И именно в этом поцелуе почудилась Горяинову фальшь, невольно на ум пало: иудин поцелуй.

Гетман был статен, высок, строен, моложав. И в повадках его чувствовалась властность и некое самолюбование. Русские слова перемежались с украинскими. Украинские были там, где гетман слегка «шутковал», русские, когда говорилось о деле серьёзном.

Видимо, из-за жары застолье было «по-пид вишнею». В саду за длинным столом собралось около двадцати человек. Здесь были запорожцы, старшина чигиринская. Горяинова Дорошенко посадил не рядом, а напротив: «Шоб я тоби вись вечер бачив».

Первый тост Дорошенко предложил за государя, за то чтоб в царстве был мир и тишина на всей земле, чтоб был он здоров и весел. Все дружно выпили, навалились на закуску — жареную баранину с кашей. И тут помялся чигиринский полковник и сказал:

— A теперь я предлагаю выпить за нашего гетмана Петра Дорофеевича Дорошенко, чтоб был он здоров, чтоб 6улаву держал крепко и чтоб враги трепетали от его имени.

Дорошенко не смотрел на полковника, но именно по его лицу Горяинов понял, что тост этот «за гетмана» традиционен так же, как и произносящий его полковник. За государя — гетман, за гетмана — полковник.

Застолье быстро пьянело Дорошенко опять поднял кубок.

— Я знаю, Иван Самойлович хочет забрать у меня булаву. Но не он мне её дал, не ему и отбирать. Булаву мне мои запорожцы вручили.

— Правильно! — рявкнул кто-то из гостей.

— Никогда не отдадим булавы, — закричали Чигиринские старшины.

— Я пью за то, чтоб не отдавать булавы Самойловичу, — закончил гетман и единым духом осушил кубок, не дожидаясь никого.

— Вот ему! — закричал запорожец и состроил кукиш. — Дулю ему з маком, а не булаву, тому москальскому прихвостню.

Глядя через стол прямо в глаза Горяинову, Дорошенко говорил меж тем о наболевшем:

— Бог судья гетману, Ивану Самойловичу. Но как он не понимает, что Чигирин — это защита от басурман всего Малороссийского края, а он хлеб нам привозить на продажу запретил. Это как? Уморить нас надумал? А как письма пишет ко мне, словно я хлопчук какой. Вон государь написал, так и читать приятно и величает, как положено, и доброжелателен, как отец.

— А что тебе написал государь, Пётр Дорофеич? — полюбопытствовал захмелевший запорожец.

— Государь-то! — Наморщил лоб гетман, вспоминая текст письма. — Государь нас обнадёживает. На Москву зовёт.

— И ты поедешь?

— А зачем? Мне и здесь хорошо, в Чигирине. Попустит Бог и помирать здесь буду. — И неожиданно, прищурившись, спросил: — Демьян Многогрешный поихав до Москвы, де вин ныне?

— В Сибири с медведями челомакается, — хохотнув, отвечал запорожец.

— Вот то-то. Я лучше в Сечь махну. Примите меня?

— Примем, батька, примем, — закричали запорожцы в едино горло.

— А не выдадите, как донцы Стеньку Разина выдали?

— Не выдадим, батька, — орали дружно пьяные голоса.

Дорошенко, ловя взор Горяинова, взглядом же вопрошал: «Видал, как дорог я им? Видал? А ты: в Москву».

Где, когда и какой дурак власть добровольно отдавал, потому как, кто у власти — тот у сласти. А на сласть, как и на власть, кто ж не падок?

У казахов главные атрибуты власти — клейноды — булава с бунчуком. Самый захудалый казак спит и видит себя с булавой. У Чигиринского гетмана клейноды есть, а вот у кошевого Сечи Запорожской Ивана Серко клейнодов нет, они перехвачены гетманом Самойловичем, оттого и сердится Иван Дмитриевич на Самойловича. И пишет ему: «Хотя мы теперь новому великому государю присягнули, однако если ты и впредь не будешь нас допускать к милости царской, то вредно это будет одному тебе. Много уж терпим, да терпению нашему и край будет».

Слезницу запорожского кошевого государю читал Стрешнев:

— А ещё, великий государь, гетман Самойлович чинит нам великие препоны, не пропускает к нам хлебные припасы, задерживает царское жалованье, не позволил стаду запорожскому зимовать в черниговском полку, отчего оно вполовину пало. В казаках оттого шатание и многие ворчат, что-де зря султана обижали, он бы нас не оставил, как ныне Москва оставляет. А я-то знаю: то не Москва, а гетман вред нам творит».

— Нехорошо Самойлович делает, — сказал Фёдор Алексеевич. — Нехорошо. Надо отписать ему, чтоб казаков не задирал.

— Я думаю, и эту слезницу серковскую приложить, — заметил Милославский.

— Ладно ли это?

— Мы ему все жалобы на него всегда отправляем. Раз его одного прочим в гетманы, пусть всё знает о себе.