Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— А чего ж тогда грозится?

— А как же? Ведь Сечь всегда за тем шла, кто кормил её. Ныне, видимо, король подкинул им на зипуны, вот и окрысились на Москву. Пришли Москва подарки побогаче — на хана поворотят. Я так думаю, что Серко и грозится Москве для этого.

— Для чего?

— Для подарков. Мол, погрожусь, напугаются и, глядишь, добрую плату пришлют.

— А почему ты так думаешь?

— А потому что Серко не случайно свои угрозы при мне говорил. Он же знает, что я передам гетману, а гетман — Москве. Небось напрямую-то Москве он никогда не грозил. Наоборот, всегда в верности клялся.

— Ну что ж, пожалуй, ты прав, Роман. Спасибо за рассказ, можешь идти.

Чуйкевич вышел, и скоро явился в горнице гетман:

— Ну что, славные новости из Сечи?

— Твой канцелярист умный парень, — сказал задумчиво Украинцев. — И новости его из Сечи не такие уж страшные.

— Как? Серко передаётся королю, а ты говоришь, не страшные.

— Ну и что? Кошевому надо Сечь кормить, у них только рыба своя, а остальное всё покупать надо или грабить. Мы плохо им платим, что там говорить, а король, видно, подкинул деньжат. Вот Иван и грозится, да ещё и прилюдно, деньги-то отрабатывать надо. А там, глядишь, Москва напугается и ещё подарков пришлёт.

— Ну ты, Емельян Игнатьевич, выходит, оправдываешь Серко?

— Я не оправдываю, я стараюсь понять его. Вон твой Роман — канцелярист, а не хуже другого боярина раскусил кошевого.

— Что же он мне «раскушенного» не преподнёс?

— А ты и не догадываешься?

— Нет.

— Он тебе преподнёс такого, какого ты его видеть хочешь. Изменник. И всё. Он, чай, у тебя служит и тебе угодить рад. Молодой, старательный и очень умный. Цени. Пожалуй, даже хорошо, что ты вышел. При тебе бы он вряд ли рассуждать стал, доложил бы, и всё. А я у него собственное мнение вытянул, и оно оказалось толковым. Подскажу государю, чтоб слали в Сечь содержание.

— Туда войско слать надо, а не содержание.

— То не нам с тобой решать, Иван Самойлович, государю. А он к Серко благожелателен.

— С чего бы это?

— Да когда-то Серко со своими казаками, ещё при Алексее Михайловиче, сочинили ответное письмо султану, кажется Мухаммеду IV, письмо соромное, ехидное. Так, веришь, государь его наизусть помнит, и когда вспоминает, хохочет от души. Я полагаю, от этого и к Серко приязнен.

— Где ж он его взял, письмо-то?

— А список с него у Алексея Михайловича в бумагах хранился. А Фёдор Алексеевич, будучи царевичем, натыкался на него.

— Ну что будем решать, Емельян Игнатьевич? — воротил разговор гетман до главного предмета переговоров.

— Решение одно. Ты ныне или завтра соберёшь свою старшину, посоветуешься обо всём, о чём мы говорили. И напишешь всё государю на бумаге, и в отношении мира с турками, союза с поляками, ну и про Сечь, разумеется подробно.

— Хорошо. Я думаю, и старшины меня поддержат. С султаном мир, с королём никакого союза.

— Там увидим. С Богом, Иван Самойлович.

Украинцев задержался в Батурине ещё на три дня. За это время ему изладили коляску, заменили шкворень, перетянули шины, подкормили коней. Но главное, гетман написал обстоятельное письмо государю о решении совета старейшин по вопросу мира с султаном и союза с поляками. В самом конце было приписано и об Иване Серко, о его тайных переговорах с королём и ханом. Гетман не удержался от соблазна ещё раз лягнуть своего недоброжелателя, тем более было за что. А там пусть решают.

Гетманское длинное и обстоятельное письмо государю и прочёл сам же Украинцев, едва воротился из Малороссии. Так велел князь Голицын:

— У государя могут возникнуть вопросы, на которые никто, кроме тебя, не ответит.

И точно, после прочтения письма Фёдор Алексеевич поинтересовался:

— Как здоровье гетмана?

— Я не справлялся, государь, но он не жаловался. На вид вполне крепок.

— Ну и слава Богу, — перекрестился государь. — Его мнение для нас главнейшее по турским делам. Теперь мы можем вполне спокойно посылать наших послов к хану.

Василий Васильевич, кого ты хочешь послать в Крым к Мурад-Гирею?

— Посланником поедет Сухотин и помощником ему дьяк Михайлов.

— Люди надёжные?

— Да вроде исполнительные. По крайней мере в Приказе бумаги у них всегда в порядке.

— А язык татарский ведают?

— Ведают, государь, оттого и посылаю.

— Пожалуйста, князь, сам подробно объясни им их задачу. Ни в коем случае чтоб не лезли с ханом на ссору. Притязаний хана с порога пусть не отвергают. Лучше пусть уклоняются от прямых ответов: «мы подумаем», «мы доложим», чем отвечать грубо и непримиримо. Главное, им доверено начать переговоры о мире и их святое дело оберечь сей хрупкий сосуд, не разбить. Разобьют, заплатят боком.

— Хорошо, государь, я их наставлю.

— Что там поляки?

— От короля приехали послы Бростовский и Гнинский.

— С чем пожаловали?

— Да всё с тем же. Что-де если великий государь соединит войска с польскими, то король разорвёт мир с султаном.

— Ишь ты, уж не пронюхали ли, что мы с турками мира ищем?

— Возможно, государь, возможно. Это узнать они вполне могли через волохского господаря. И видимо, не хотят мира меж нами и султаном. Вот и зовут нас в поход на него. Но и это не всё, государь.

— Что ещё?

— Король помимо соединения войск просит у нас на военные издержки ежегодно по двести тысяч рублей.

— По сколько, по сколько?

— По двести тысяч.

— Хэх, — усмехнулся царь, — как им это число понравилось. Двести тысяч содрали с нас за Киев. А тут ещё за неведомо какой союз по двести в год алкают. У короля губа не дура. Прав гетман, что не советует с ним в союз вступать. У Ивана Самойловича нюх на обман. А что ты им ответил, Василий Васильевич?

— Сказал, доложу государю. Но что и ты, мол, без комиссии сего вопроса решить не можешь. А комиссия заседать будет лишь в грядущее лето.

— Спасибо, князь. Правильно ответил, можешь то же сказать и от моего имени. И отправить в обрат с пожеланиями королю здоровья и всяческих успехов. Вот так же вежливо научи и Сухотина с ханом говорить, никаких невыполнимых требований. И обязательно снабди Сухотина мягкой рухлядью для подарков: соболей, бобров и чего там ещё. Без подарков они до хана не доберутся.

— Я знаю, государь.

Ради бережения посланников и их ценного груза поскакали с ними десять конных стрельцов, проводили их до Батурина. От Батурина их уже охраняли казаки, в начале пути левобережные, в конце пути запорожцы. И хотя запорожцам было хорошо заплачено за охрану посланников, дьяк Михайлов всю дорогу трясся от страха.

— Ох, Иван, ограбят они нас.

— С чего ты взял? Это ж охрана.

— Ты глянь на их рожи, чистые разбойники.