Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Я от службы не бегаю, Иван Самойлович, но вот у меня овёс съеден, а писарь — чернильная душа...

— Разберёмся, — перебил его гетман. — Закусывай и на ус мотай. В Сечи на кругу будешь от меня говорить. Ежели они присягнут государю — будет им и хлеб, и денежное довольствие и от государя, и от меня. Стягайло пообещай клейноды, что после присяги его и всей Сечи я пришлю ему и булаву, и бунчук. Но ежели почуешь, что Стягайло за Серко тянет, ничего ему не обещай. Обойдётся.

— Да нет же, — сказал Быхоцкий, — если б Стягайло тянул за Серко, его б на Раде не выбрали.

— Кто вас, сечевиков, знает. Вон доверили вам послов московских к хану провожать, так ваши им такой переполох устроили, что один посол с перепугу сбежал на Москву. Пришлось мне с другим посольством своих до самого Крыма посылать и не велеть в Сечь заезжать.

— А вести хоть есть оттуда какие? — спросил Мазепа.

— Да пока ничего хорошего. Мурад-Гирей их уж и ямой припугивал. Слово вроде за султаном теперь. Дай им Бог успеха в деле святом. Одна надёжа на Тяпкина, сей муж с Польшей мир уладил, может, и с султаном договорится.

От Батурина обоз сопровождали уже казаки. Стрельцы были отпущены на Москву в обратный путь.

Сечь не скрывала своей радости, встречая московских посланцев, хотя многие, ощупав возы, сбавляли свой пыл:

— То запасы ружейные, не хлеб.

Кошевой Стягайло, приняв товары и деньги, созвал старшину и, как поделила подарки Москва, раздал каждому, взяв и свою долю. Увы, новому молодому писарю Петру Гуку ничего не было прислано. И когда все разобрали свои доли, он не выдержал:

— А мне что?

Стягайло вопросительно взглянул на Бердяева, тот, смутившись, сказал:

— Но государю доложили, что войсковой писарь у вас Быхоцкий, государь лично вручил ему деньги и подарок.

— Но Быхоцкий у нас старый писарь, а Гука только что выбрали.

— Почему же Быхоцкий не сказал о том государю?

— Быхоцкий? Где Быхоцкий? — крикнул кошевой. — Найдите Быхоцкого.

Старый писарь, видимо поняв свою промашку, случайную или умышленную, потихоньку исчез сразу по приезде в Сечь, спрятался где-то в курене.

Войсковой писарь Пётр Гук не на шутку был оскорблён. И когда начался делёж сукна между сотнями, он отказался в этом участвовать, хотя был обязан это делать.

— Обиделся Пётр! — Скрёб потылицу кошевой.

— Ворочусь в Москву, поправим ошибку, — обещал Бердяев.

— Дорого яичко ко Христову дню. У Петра в куренях много друзей, на кругу будет несладко нам.

— Всё уладится, — крутил ус гетманский посланец Соломаха. — Я казаков знаю: поорут, покричат, да на то же и сядут.

Круг собрали лишь на третий день, когда было всё поделено. Деньги не раздавали, их бы всё равно на всех не хватило, а оставили в кассе для покупки хлеба и съестного для всей Сечи и конских кормов.

На степень взобрались кошевой, Бердяев и Соломаха. Иван Стягайло, поздравив атаманов-молодцов с царскими гостинцами, предоставил слово посланцу государя.

— Государь велел передать вам, казаки, что отныне вы не станете творить противных его воле дел и поступков, как это было при кошевом Серко Иване, что будете верны его царскому величеству. А для того вы должны дать присягу на верность ему и целовать крест.

— А для чего нам присяга? — закричал кто-то в толпе, и сразу посыпалось со всех сторон:

— Мы государю никогда не изменяли!

— То всё Серко крутил.

— Почему нам сукон мало прислано, по пол-аршина досталось?

— На Дон так шлют и денег, и сукон, и хлебных запасов. Мы против донцов оскорблены.

Соломаха тронул за плечо кошевого:

— Дай-ка мне словцо, Иван.

— Вот послухайте, что скажет вам гетманский посланец Михайло Соломаха, — крикнул Стягайло.

— Атаманы-молодцы, — подкрутив ус и подмигнув весело толпе, начал Соломаха. — Гетман мой забрался на самую высокую башню дворца своего, приложил ладонь вот так...

Соломаха показал, как гетман козырьком прикладывает ко лбу ладонь и смотрит вдаль. Толпа стихла, заинтересованная.

— ...Глядит гетман в сторону Сечи, считает вас, считает, да всё со счёту сбивается...

В толпе кто-то захихикал, кто-то засмеялся, а один и гы-гыкать начал. А Соломаха лицедействовал:

— ...Досчитает до ста, собьётся, опять считает гетман, а потом плюнул, позвал меня да говорит, езжай, Михайла, узнай, сколько там хлопцев, на сколько надо хлеба слать да грошей.

Толпа и не заметила, как Соломаха заговорил вполне серьёзно:

— Так вот, атаманы-молодцы, гетман обещает присылать вам хлебные запасы, только надо написать ему точно, сколько вам в год чего надобно. И деньги будет высылать, которые собирает с аренд. Но только надо вам, казаки, присягнуть государю на верность.

— Что вы все заладили: присяга, присяга, — закричал какой-то рыжий казак. — Мы вольница, а государю никогда не изменяли.

Но тут выступил кошевой Иван Стягайло:

— Если кто не хочет давать присягу великому государю, того не неволю. Но я присягу его царскому величеству дам. Потому что у прежнего кошевого Ивана Серко с гетманом Иваном Самойловичем была недружба и непослушание. А было ль оттого хорошо войску нашему? Было хуже некуда. Государева жалованья и хлебных запасов не приходило много лет. А ныне государь зовёт нас под свою высокую руку, обещает содержание. Я присягаю, — повторил кошевой. — И вас зову, коль вы меня выбрали.

Тут к степени выскочил войсковой писарь Пётр Гук и закричал:

— Старшине вольно присягать. Они ездили на Москву, себе челом жалованье выбили, а войску, чтоб было жалованье, челом не били. За что же нам присягать?

— Верна-а-а, Петро-о-о, — вопила толпа.

Вдохновлённый этим криком, Гук кинул клич:

— Не дадим и кошевому идти к присяге!

— Не дадим, не дади-им! — прокатилось по толпе.

— Вы что, белены объелись, — пытался уговорить казаков кошевой, но ему в ответ неслось: «Не дади-им, не дади-им!»

Стягайло обернулся к Бердяеву:

— Серко на них нет, сволочей. Чем к ним добрее, тем они хуже.

— Не лезь на рожон, Иван, — посоветовал Соломаха. — Им вожжа под хвост попала. Пусть побрыкаются, а писаря в канцелярии поперчить треба.

До самой темноты шумела взбунтовавшаяся толпа, решительно не давая кошевому идти в церковь для присяга.

Они вернулись в канцелярию, там уже горели свечи. Стягайло приказал служке.

— Нечипор, иди и позови сюда Гука. Да принеси нам чего перекусить.

— Рыба, чего ж ещё, — отвечал тот.

Гук явился не один, с ним пришёл и Быхоцкий.

— Ты где ж это был, пропавшая душа? — спросил его Стягайло.

— В курене первой сотни, — пожал плечами Быхоцкий.

— Тебя днём с огнём найти не могли. Видел, что отчебучил твой восприемник?

— Знаю. Я уж ему пенял за это.

— Ты что ж, Петро, али забыл, как нас тиранил Серко?