Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Знаю, что устали. Но для отдыха ночь будет. А пока поснидимо, шо Бог послал.

На гетманском столе было много чего: и холодец из свиных ножек, и плацинды с мясом, и сало, и колбасы, и рыба во всех видах, и пироги с капустой и грибами, ну и, конечно, вареники, уже не говоря о разных пампушках, кренделях и ватрушках. И меж всем этим стойкими караульными выстроились бутылки с горилкой.

За стол усадили всех прибывших из Крыма, а кроме того — есаулов, полковников, уважаемых жителей города.

Гетман, призвав наполнять чарки, взял свою и заговорил проникновенно:

— Я предлагаю выпить за наших триумфаторов, привёзших нам мир. Триумфаторами в Древнем Риме называли военачальников, возвращавшихся с победой. Но те триумфаторы возвращались, пролив море крови — и вражеской и своей. Наши сегодняшние триумфаторы, не пролив и капли крови, привезли нам долгожданный мир и тишину. Выпьем за них. Слава им!

Тут гетман, приложив ко рту чарку, махнул левой рукой и рядом в кустах загрохотали пушки, изрядно перепугав многих гостей, не ожидавших столь громкого приветствия. После пальбы заиграла музыка. Тосты произносились один за другим, звенели чарки, пелись песни.

До самой темноты длилось гетманское застолье. А когда приспела пора расходиться на покой, Самойлович лично проводил Тяпкина и Зотова в отведённую им горницу. И долго не хотел уходить от них, всё ещё радуясь происшедшему.

— Спасибо тебе, Василий Михайлович, что не объехал меня стороной, что отдал честь мне и моему городу.

— Как можно, Иван Самойлович, миновать тебя?

— А как дьяк Михайлов в прошлом годе, словно вепрь напуганный, мимо промчался — ни ко мне, ни в Чернигов не забежал.

— Ну, Михайлов и впрямь был напуган запорожцами, в порты наложил со страху. С чем же ему было к тебе жаловать?

— Я что хотел просить тебя, Василий Михайлович. Ты предстанешь перед великим государем, скажи ему, что многие бежавшие с Правобережья сюда от татар не имеют средств ни чем кормиться, ни чем строиться. Нет у них своих хлебопитательных промыслов. Бедствуют. Я из своей шкатулки, как могу, помогаю, чтоб хоть с голоду мереть не стали. Пусть великий государь укажет селить их в сумских, краснопольских, слободских угодьях, на степных реках и дубравах. И велел бы быть всем под гетманской властью и булавой в вознаграждение за западную сторону Днепра, ими покинутого из-за турок. Надо, чтобы врастали они в землю, заводили свои промыслы, а не надеялись на гетманские подачки.

— Хорошо, Иван Самойлович, я обязательно поведаю всё это государю. Он напишет указ на заселенье Левобережья, я уверен.

Тяпкин устал, его клонило в сон, Зотов уже храпел на своём ложе, а гетман всё не уходит. Тяпкин не знал, как его выпроводить, и наконец сказал:

— Я вижу, ты крепко устал ныне, Иван Самойлович. Ступай отдыхай, а то мы ляжем, а ты...

— Кто? Я устал? — воскликнул гетман.

— Спасибо тебе за прекрасную встречу, — продолжал Тяпкин прощальную, как он надеялся, речь. — Такой мы вовек не забудем.

И только когда Тяпкин, на какие-то мгновения потеряв над собой контроль, вдруг всхрапнул неожиданно даже для себя, гетман поднялся.

— Вижу, ты спать захотел. Я пойду. Завтра догуляем.

«Какое «догуляем», — хотел сказать Тяпкин. — Завтра сразу в путь». Но смолчал, смекнув, что этой фразой может вернуть гетмана назад и тот возьмётся уговаривать его погостить ещё несколько дней.

О своём посольстве в Крым Тяпкин рассказывал государю в его кабинете, и там же присутствовали князь Голицын, как начальник Посольского приказа, Хованский, только что назначенный командовать Стрелецким приказом, постельничий Языков Иван Максимович и комнатный стольник Лихачёв Алексей Тимофеевич, в последнее время ставшие самыми близкими к государю людьми. Боярину же Милославскому Ивану Михайловичу государь не велел даже на глаза являться за поносные слова, когда-то сказанные им о невесте государевой, ныне ставшей уже царицей. Софье Алексеевне, пытавшейся оправдать дядю, Фёдор тоже отрезал:

— Ну и что ж, что дядя! Пусть из застенка своего не вылазит. У кнута служит.

— Но он же тебя на престол возносил.

— А я его просил об этом?

На это нечего было возразить, Софья сама знала, что Фёдора на престол действительно затащили родственнички силодёром, пользуясь его слабостью и нездоровьем.

У Василия Михайловича была редкая способность рассказывать о своих мытарствах с неистощимым юмором. Там, где другой плакался бы, вымаливая себе сочувствие у слушателей, Тяпкин говорил с нескрываемым, почти злорадным ехидством над самим собой. И когда он, лицедействуя, рассказывал государю, как оказавшись в тёмной яме, они тыкались в стены, как слепые котята, как залезли в горшок с дерьмом, в кабинете государя стоял гомерический хохот. Все хохотали от души и неудержимо. Один Тяпкин сохранял на лице невинное выражение.

— Ну, Василий Михайлович, ну, уморил, — говорил умиротворённо государь, отирая слёзы, выступившие от смеха. — Да ты один всего отцова театра стоишь.

— Однако, государь, надо незамедлительно слать посла к султану, — сказал Голицын.

— Кого бы ты предложил, Василий Васильевич?

— Я думаю, думного дьяка Возницына. Это человек обстоятельный, несуетливый.

— Тогда пусть Василий Михайлович расскажет ему, что требуется ещё внести в договор.

— Я готов, государь, хоть сегодня, — отвечал Тяпкин. — Главное, чтоб восстановили статью о запорожцах.

— Запорожцы, слава Богу, присягнули нам, и теперь у гетмана с ними меньше забот будет. Но турки-то их к себе хотят оттягать.

— Вряд ли, государь, у них что получится. Сечь-то не только на берегу, но и на острове посреди реки. А остров к какому берегу отнести? Раз тебе присягнули, значит, к левому, к нашему. Переберутся все на остров — и вот уж они наши. Вот тех, кто с правого берега от турок бежал, гетман просит указа селить в краснопольских и сумских угодьях, а то вельми тяжки они его казне.

— Василий Васильевич, заготовь указ для гетмана. Я подпишу. А что сам Мурад-Гирей, не алкает ли новой драки?

— Нет, государь. Ему надо почаще подарки слать, он рухлядь весьма алкает.

— Ну это мы сможем. Как тебе удалось Шереметева выкупить?

— А не стал рухлядь распылять, совать всяким чиновникам, а вывалил всю перед ханом — он и размяк. Ну я тут к нему, пока не остыл он, подари, мол, мне соотечественника Шереметева. Он и подарил.

— Там есть у них ещё наши пленные?

— Увы, есть, государь. Вместе с Шереметевым, например, томился и князь Ромодановский.

— Это какой же Ромодановский?

— Фёдор Юрьевич, государь.

— Василий Васильевич, собраны ли полонянские деньги?

— Не всё ещё, государь.

— Сколь собрано, немедленно надо употребить на выкуп пленных. Немедля. Мыслимо ли — князь у поганых в рабах обретается.