Сергей Мосияш - Федор Алексеевич

— Шереметев, когда мы сюда ехали, — сообщил Тяпкин, — в пути обещал десять тысяч дать на выкуп Фёдора Юрьевича.

— Вот видишь, — оборотился царь к Голицыну. — Посылай выкупные, чтоб никого из христиан в рабах в Крыму не оставили. Никого.

Думный дьяк Прокофий Богданович Возницын прибыл в Стамбул с поручением великого государя взять утверждённую султаном грамоту о перемирии. Перед отъездом из Москвы он долго и обстоятельно беседовал с Тяпкиным, который пересказал ему, что было опущено в ханской шертной грамоте и должно быть восстановлено в султанской.

Чести видеть султана Возницына не удостоили, его принял визирь. Удостоверившись в полномочиях царского посланца, визирь вручил ему торжественно грамоту.

— Отныне объявляется мир между моим султаном и твоим государем, — сказал визирь.

— Я должен прочесть грамоту, — сказал Возницын. — Может, она не годна нам.

— Читай, — согласился визирь.

Прокофий Богданович прочёл и положил грамоту на стол.

— В чём дело? — нахмурился визирь.

— В грамоте отсутствует статья о Запорожье, я должен настаивать о включении её в грамоту.

— Ты в своём уме, дьяк, она уже подписана султаном.

— Но хан Мурад-Гирей обещал, что в утверждённой грамоте Запорожье будет оставлено за нами.

— Мало ли что обещал хан. Всё решает султан. Он так решил и подписал, и больше никаких дополнений и исправлений в грамоте быть не может. Султан не подьячий, чтоб десять раз переписывать грамоту.

— Но она может быть не годна моему государю.

— А это уже не наше дело. Вы в своё время похитили гетмана Дорошенко, теперь вам подавай Запорожье.

— Насколько мне известно, Дорошенко никто не похищал. Он сам приехал на честь к государю.

— И государь его почествовал Сибирью, — усмехнулся визирь.

— Зачем же ты утверждаешь то, чего не знаешь, визирь? Ведь ты государственный человек, правая рука султана, а пользуешься слухами, ложными слухами.

— Ну и куда же, если не в Сибирь сослали гетмана Дорошенко?

— Он послан воеводой в Вологду.

— Ха-ха-ха, — засмеялся визирь. — Ему б было гораздо приятней быть гетманом на Украине. Я убеждён, что туда отправили его силой. Так ты берёшь грамоту или нет? — спросил визирь, хмуря недобро брови.

Возницын был молод, и, впервые оказавшись в столь сложном положении, когда надо решать наиважнейший вопрос, он не знал, что делать. Тяпкин, да и Голицын настаивали на включении статьи о Запорожье в грамоту, турки не включили эту статью и, судя по всему, не включат. Что делать? Брать? Не брать? С кем посоветоваться? И тут Возницын вспомнил о Поросукове, который, будучи в таком же затруднении, советовался с патриархом.

— Хорошо, — сказал Возницын, — я должен подумать. Дело это серьёзное.

— Сколько намерен думать? Неделю? Месяц?

— Завтра скажу уже, — отвечал Возницын, неожиданно испугавшись столь долгих сроков, названных визирем.

— Ну что ж, завтра жду тебя об это же время. Но учти, султан переписывать грамоту не позволит.

Царьградский патриарх встретил царского посланца ласково, благословив, пригласил в свою трапезную, где представил его ещё двум патриархам — александрийскому и иерусалимскому, приехавшим в это время в Стамбул.

— Вон нас скоко, — сказал патриарх, — неужто не сыщем доброго совета.

За нежирной трапезой, состоявшей из рыбы, гречневой каши и фруктов, патриарх спрашивал:

— Как там здоровье великого государя?

— Слава Богу, — отвечал Возницын, — государь здрав и государыня тоже.

— Мы каждодневно молимся за него. И его неудачи бьют и нас в самое сердце. Поганые-то, почитай, всё Правобережье подмяли под себя. Теперь, того гляди, Киева взалкают. Тяжело ему, Фёдору Алексеевичу, ох тяжело. Не надо бы Киев-то уступать. Ох не надо. Ведь то первый первопрестольный град Руси. Первокрещённый.

— Киев государь откупил у поляков.

— Во дожили, — взглянул патриарх на своих коллег: александрийского и иерусалимского. — За свой город платим чужому дяде. Каково?

— Нехорошо, — согласились гости. — Несправедливо сие.

— Это не то что «несправедливо» — это настоящий разбой, — басил патриарх. — А ты с чем, сын мой, пожаловал к басурманам?

Возницын подробно рассказал о своей миссии, закончив искренним признанием:

— Не знаю, что и делать, святой отец. Брать — не брать? Вот решил с вами посоветоваться.

— Значит, Запорожье он исключил из грамоты, — вздохнул задумчиво патриарх.

— Исключил, святой отец. А мне в Москве князь Голицын наказал: ложись костьми, но статью включи.

— Ну князю с издаля-то хорошо наказывать. А запорожцы-то сами как?

— Запорожцы присягнули государю, святой отец. Все ему крест целовали.

— Так это ж прекрасно, сын мой, — оживился патриарх. — Пусть турки их в грамоте государевыми не назвали, пусть. Зато на деле они сами государю передались. Это прекрасно, я очень, очень рад за царское величество, что Запорожское Войско под его руку встало наконец твёрдо.

— Так как мне, святой отец, брать утверждённую грамоту?

— Брать, Прокофий, обязательно брать.

— А не будет на меня гнева в Москве?

Возницын знал, что «московский гнев» очень даже хорошо может спину разрисовать кнутом или батогами.

— Никакого гнева не будет, сын мой, в конце концов, я напишу с тобой письмо Иоакиму, чтоб он в случае чего защитил тебя.

— Правда? — обрадовался Прокофий, у которого словно гора с плеч свалилась.

— Правда, сын мой Прокофий, — улыбнулся патриарх. — Истинная правда. Ешь вон апельсины, отец святой их из самой Александрии в гостинцы нам привёз.

— Угощайся, Прокофий, — поддержал хозяина александрийский патриарх. — Мы тоже советуем грамоту взять. Главное, что она для державы мир несёт. А за мир можно чем-то и поступиться.

— Разве тебе мало поддержки трёх патриархов? — спросил иерусалимский гость.

— Что вы, отец святой, я рад, я безмерно рад такой поддержке, — отвечал вполне искренне Возницын, радуясь, что ответственность с ним добровольно разделили три высших духовных лица христианской веры. Теперь даже если вдруг «разгневается Москва», у него есть высокая заступа, к которой наверняка присоединится и патриарх Иоаким.

И всё же назавтра, принимая грамоту от визиря, Возницын выразил ему официальный протест, надеясь, что секретарь визиря обязательно впишет его в отчёт:

— Я, господин визирь, принимаю эту грамоту поневоле и повезу её царскому величеству на произволение. И не знаю, будет ли она годна государю или нет.

— Ладно, дьяк, — сказал почти миролюбиво визирь. — У нас теперь мир на двадцать лет. И давай не будем омрачать начало его.

О том, что он поступил разумно, взяв всё же грамоту, Возницын убедился в Батурине, оказавшись гостем гетмана Самойловича. Ради такой радости гетман устроил пирушку со своей старшиной, где посадил Возницына рядом: