Аммиан Марцеллин - Падение Рима

А сыновья?.. Что они? Души их лишь охвачены жаждой мщения. «Давай, отец, превратим Барцелону, столицу вандалов в пепелище...» — предлагают они, как будто это фиал вина выпить, и невдомёк им, что не одолеть сейчас вестготам вандалов. Поэтому и осмелел Гензерих, не посчитался с отцовскими чувствами короля-соседа, обезобразил дочь его... А вся-то вина Рустицианы, что заподозрили её в намерении отравить свёкра. Теодорих знает, напраслину на его дочь возвели, и горше ему ещё оттого, что не сможет он сейчас отомстить за неё и тем самым утихомирить и свою сердечную боль.

В мрачных раздумьях король не заметил, как оказался у священного пруда, заросшего кое-где цветами лотоса; для него и придворных этот пруд всего лишь природный бассейн, наполненный водой, а когда-то для галлов он считался священным, ибо в нём обитало их божество. А сейчас уже никто не вкладывал в это название никакого смысла.

«Осушить бы его и найти на дне золотую казну, как нашёл римский консул в этом пруду 15 тысяч талантов золота — золотое сокровище, вошедшее в поговорку как aurum tolosanum («золото толосатов»), которое галлы запрятали на дне пруда перед самым сюда приходом римлян... Да за это золото не то что армию, а целое государство купить можно [61] Один талант весил около 26 кг. Значит, в Священном пруду галлами было укрыто почти 400 т золота! . Тогда бы я показал подлецу Гензериху, откуда у него начинается голова...» (То есть отделил бы голову от шеи).

«Тешусь несбыточными мечтами, словно дитя. — Обветренные в походах губы Теодориха сложились в тонкую усмешку. — Ты король, повелитель, а думаешь о сокровищах и кладах, как какой-нибудь обнищавший общинник на своём «sortes» [62] Участок земли и леса, доставшийся по жребию. или обедневший галл-скотовод, подправляющий обветшалую хижину с надеждой при ремонте обнаружить спрятанное где-нибудь предками состояние... А я ведь не просто предводитель вестготов, а потомок королей — разрушителей великого Рима! Да и самому есть чем гордиться! Моё нападение на город Арелат — важный город всех семи галльских провинций, место ежегодных собраний нотаблей Галлии, ключ к долине Роны, ещё долго будут помнить не только в Аквитании, но и в Риме. Я бы взял город, если бы не Аэций... Этот любимец диких гуннов очень умён, бесстрашен и умеет руководить войсками! Он как злой демон всегда вырастает на дороге моих устремлений... Однажды мне удалось войти в доверие к противнику Аэция Бонифацию. Этот полководец тоже обладал бесстрашием и мужеством, но он был слишком честен, и когда я выступил на его Стороне не только против Аэция, но и Гензериха, то проиграл... Вот она разгадка того, почему король вандалов обезобразил мою дочь... Бедное дитя! Она мне написала сама, что её на морском судне отправляют из Карфагена, нынешнего местопребывания короля вандалов, в Барцелону. Нужно направить в Барцелону, чтобы встретить там Рустициану, кого-то из её братьев и епископа Сальвиана. Боже, помоги ей и мне, отцу! Единый Всемогущий, Создатель Мира и Всего Сущего, молюсь тебе и призываю Тебя! — Теодорих сел на скамью у пруда, поднял лицо к небу, уже начавшему трепетать зарею, потом перевёл взгляд в сторону парковых насаждений и за стволом фиги заметил прячущегося старшего сына: — Думает, что не увижу его... Белый плащ с красной каймой, который высовывается из-за дерева, выдаёт. Лишь такой плащ есть у Торисмунда. Щёголь... Несмотря на строгий запрет, сопровождает меня на прогулках. Боится за жизнь отца, хотя, с другой стороны, должен желать смерти мне... Ибо тогда вся власть перейдёт к нему... Эх ты! — укорил себя Теодорих. — Ты, как Гензерих, ищешь причину... Кстати, если бы его отравили, то править Испанией и занятой вандалами Африкой не стал бы по праву наследства муж моей дочери Гунерих... Не могла Рустициана подмешать свёкру яд, ещё раз говорю — не могла! — Доводы его, основанные на отцовских чувствах и интуиции, показались ему убедительными, а при воспоминании о дочери перед ним всякий раз вставало её милое детское личико в обрамлении светлых волос и чувствовал её доверчивый взгляд тёмно-голубых, почти синих, цвета васильков глаз, как у матери-королевы, любившей его, Теодориха, без памяти... — Но тебе представляется лишь наивное дитя, а оно выросло в красивую своенравную женщину... И я не видел Рустициану с того дня, как отдал её в жёны к вандалам, уже пять лет... За эти годы многое могло произойти и измениться...»

Но что-то такое поднималось из глубины души короля и снова говорило о невиновности его дочери.

— Торисмунд! — позвал Теодорих сына. — Выходи, я вижу тебя...

Из-за дерева вышел старший сын. Его чуть удлинённое, отцовское лицо с крепкими скулами и прямым носом было слегка смущённо, но рука твёрдо сжимала боевой топор на длинной рукоятке. Белый плащ из тонкой шерсти, застёгнутый на правом плече золотой застёжкой, широкими складками спускался до самых колен, ниже которых на ногах Торисмунда шло крестообразное переплетение тоже из белых ремней, крепящих к подошвам сандалии. Густые золотистые волосы, падающие двумя туго заплетёнными косами по обе стороны лица и спереди доходившими до пояса, были завязаны внизу тугими узлами.

Сын подошёл к сидящему отцу и опёрся другой свободной рукой о копьё.

— Ты чего это, сынок, спозаранку при полном вооружении?.. Правда, щита в чехле у тебя за спиной не хватает... Вроде бы в поход не трубили рога... — И неожиданно повысив голос, Теодорих громко спросил: — Почему приказ мой нарушаешь?

Ни один мускул не дрогнул на лице сына, это сразу отметил король и в душе похвалил Торисмунда, но стоял на своём, ожидая ответа.

— Как всегда, утром проходил выучку... Метал копьё, рубил топором на берегу реки одинокое дерево; ты, отец, наверное, видел его, проходя мимо, — соврал сын.

— Дерево видел... Но тебя узрил лишь здесь, и не у реки, а у пруда, за фиговым деревом... — остывая, уточнил Теодорих.

Но тут из-за густых зарослей мирта появился также при оружии ещё один сын, самый младший, Эйрих, дотоле незаметно прятавшийся, в отличие от брата.

Его схожесть со старшей сестрой всякий раз отмечал про себя отец, когда тот представал перед ним: чуть застенчивая улыбка и такие же тёмно-голубые васильковые глаза.

— О, гляди, ещё один сынок рубил топором одинокое дерево... Ну, погодите, как сниму власяницу!.. — погрозил Теодорих обоим.

Эйрих угрозу отца расценил как шутку и улыбнулся.

Это не ускользнуло от внимания отца, но он ничего больше не сказал, не рассердился, лишь внимательным оком окинул младшего сына с ног до головы.

На Эйрихе тоже накинут белый плащ, но без красной каймы, и выглядел он проще, поэтому скорее походил на праздничный плащ готского крестьянина; на голове блистал стальной шлем, из-под которого выбивались прямые русые волосы, доходившие только до плеч и ровно подстриженные. На поясе висел скрамасакс — длинный нож с тонким лезвием внизу и широким у рукоятки. В руках Эйрих тоже держал боевой топор.