Аммиан Марцеллин - Падение Рима

Аттила засмеялся и подёргал свой левый длинный ус: лицо его сразу смягчилось, но глаза оставались прежними — льдисто-холодными.

— Я люблю тебя, Хелькал, как второго отца. А сына твоего считаю за брата. Этим топором, как мы уедем на дальнее кочевье, Таншихай должен подрубить у моста сваи. Вот почему я и увожу отсюда весь лагерь... Я не хочу, чтобы даже волос упал с головы твоего сына, поэтому оставляю Ушулу: если вдруг откроется тайна, то ты, Таншихай, всё свалишь на голову талагая... А он ведь может сделать всё, что взбредёт в его дурацкую башку... Как только подрубишь сваи, выставь с обеих сторон моста охрану и никого, до тех пор пока не будет снова переезжать обоз Бледы, не пускай... А я уж постараюсь тяжело загрузить его подарками. Ради такого случая не поскуплюсь...

— Аттила, значит, в водах Тизии должна умереть и Валадамарка?

— Да, жаль эту красавицу, она бы и мне ещё послужила, но... Где дым, там и огонь!

— А где тэке, там и гуща, — закончил за повелителя старик Хелькал.

На том и порешили.

Аэций ехал чуть позади Аттилы и видел его мощный толстый затылок, большую голову почти без шеи, плотно сидящую на широких плечах, и коренастую фигуру, слившуюся с крупом коня.

«Кентавр», — подумалось римлянину. И тут он с изумлением увидел то, чего раньше как-то не замечал, — дотоле виденные им утопающие в зелени садов селения и дома были разрушены, деревья вырублены, а на месте их и некогда богатых пажитях пасся теперь многочисленный скот гуннов, уничтожая, словно саранча, всякую растительность и копытя всё вокруг до голой земли. Увидел и ужаснулся: «Да ведь эти... кентавры могут превратить в развалины не только селения, но и целые города... Если дать им волю, если не сдерживать их!.. Ведь они ничего больше не умеют, как только разрушать. Я жил с ними рядом и знаю, что за всё время они не построили ни одного добротного жилища (для жён Аттилы строили дома пленные греки и аланы), не посадили ни одного деревца, не вырастили ни одного злака... Почему я раньше не обращал на это внимание?..»

Ехали долго на запад, до тех пор, пока там не зашло без лучей и света красно-кровавое огромное солнце. Оно даже не зашло, а как-то задвинулось за плоскую, ставшую тёмной степь, но зато тут же весь небосвод над нею вызвездился ярко мигающими жемчужными хрусталиками.

По приказанию Аттилы не разводили костров, а поужинали кто чем мог, сам правитель и его приближённые, в том числе и знатный римлянин с сыном, поели полусырой) мяса. Видимо, Аттила ограждал свой лагерь от чьего-то внезапного нападения...

Укладывались спать на разостланных на земле бурках, подложив под головы сёдла, а у кого их не было, просто свои кулаки. Ночью Аэций проснулся от приступа сухости и жжения во рту — в последнее время с ним это часто стало случаться. Он встал, чтобы попить воды, и увидел на холме две тёмные фигуры — женщины и мужчины. В них он узнал Валадамарку и Аттилу. «Бледа с вечеру напился и спит, как верблюд после гона», — подумал весело Аэций, узрив, как Аттила повалил Валадамарку на землю...

Римлянину было ведомо, когда жил в становище гуннов, как Аттила через кереге с женой своего дяди удовлетворял свою и её плоть...

«Вот и сейчас уговорил...»

Эта беспутная красивая германка нравилась и Аэцию в своё время за смелость: ведь дознайся Ругилас, чем занимаются его племянник и жена через кереге по ночам, то в первую очередь казнили бы её.

«Не хочет ли Аттила отнять Валадамарку у брата?.. Его-то участь решена!» — Напившись воды, Аэций заснул и проспал до того момента, пока воин-стражник громко не протрубил подъём.

К обеду они уже находились во дворе сарматского военачальника, любимого Аттилой за смекалку, удачу и смелость, Огинисия. Встречать гостей вышла из бревенчатого просторного дома сама хозяйка, жена военачальника, со многими служителями. Одни несли кушанья, другие хмельные напитки. Они приветствовали Аттилу и его брата и просили их вкусить того, что им подносят во изъявлении своего почтения.

Бледа сразу потянулся к хмельному, а Аттила, в угодность жене своего любимца-сармата не слезая с коня, стал медленно пробовать все кушанья на серебряном блюде, высоко поднятом служителями.

Хозяйка, раскрасневшись от такого почёта, хлопнула в ладоши, и из-за угла дома вышли рядами девы. Они были статные, голубоглазые, под тонкими покрывалами просвечивали их полные ноги и круглые груди. Эти девы, приветствуя гостей, пели протяжные сарматские песни... Если бы у Аттилы было больше времени, он бы с удовольствием позабавился с некоторыми из этих дев. Но надо было ехать к своему дворцу, построенному тоже из брёвен. Таких дворцов в Паннонии для повелителя полуцарства гуннов было воздвигнуто больше пятидесяти; в них жили его жены.

Надо видеть, как, по-лебединому выгнув шею, белый скакун с сидящим на нём Аттилой вступал в ворота дома самой младшей жены повелителя из древнего тюркского рода сабиров, некогда населявших Западную Сибирь и затем растворившихся в среде гуннов, когда последние завоевали эту землю.

Как только конь миновал ворота и оказался на подворье, Аттила натянул поводья, и тут на резном крыльце появилась молодая женщина в белом шёлковом одеянии в сопровождении служанок. На руках она держала грудного ребёнка.

Увидев грозного владыку, для устрашения поводящего туда-сюда расширенными глазами и крутящего пальцами левый ус, и коня, нетерпеливо бьющего копытами, у молодицы чуть не подкосились ноги; служанки помогли ей спуститься по ступенькам. Она, трясясь всем телом, приблизилась к всаднику и положила на землю ребёнка, закутанного в тёмное покрывало. Все со страхом, в том числе и молодая женщина, воззрились на повелителя: признает ли он за своего этого ребёнка, родившегося в его отсутствие, или нет?..

Комья земли, отскакивая от копыт коня, летели на малыша, который начал кричать. Аттила молча кивнул женщине. Тогда только она подняла ребёнка, поцеловала его и, низко-низко поклонившись Аттиле, возвратилась в дом.

Аэций, тоже молча наблюдавший за этой картиной, облегчённо вздохнул: он помнил, как однажды Ругилас не признал в ребёнке своего отпрыска и копытами лошади растерзал и его, и молодую мать... Хотя римлянина жестокостью нельзя было удивить, но он почему-то сейчас не хотел бы повторения подобной сцены... Слава Всевышнему, что всё обошлось!

Младенца тут же нарекли Дценгизитцем, и отец повесил на его шейку ожерелье из волчьих зубов...

В этом дворце и решили сыграть очередную свадьбу Аттилы, а также отметить рождение его третьего сына. Двух других повелитель тоже привёз сюда. При них в качестве старшей мамки неотступно находилась любимая и единственная жена старика Хелькала Траста.