Аммиан Марцеллин - Падение Рима

Подвесили за ребра крючьями Хелькала и его сына. Нужно отдать должное их мужеству: они не кричали от боли. Лишь старик прохрипел:

— Прости, сынок...

— Прощаю, отец.

Когда Тцаста увидела подвешенных за ребра любимых мужа и сына, волосы у неё вдруг сделались белыми, — она дико закричала и бросилась в степь... Больше её никогда никто не видел.

Аэций, собираясь в дорогу, посетил жертвенное место каменного бога гуннов и недоумевал: за что были казнены самые близкие люди Аттилы, за какие такие провинности?..

Спрашивать у Аттилы Аэций не посмел...

По обыкновению того времени при расставании не только прощались, но давали какие-то советы. И повелитель гуннов знатному римлянину посоветовал следующее:

— Аэций, есть три правила, которым непременно нужно следовать в жизни... По крайней мере, я следую им неукоснительно. Первое — если твоя сердечная тайна известна другим, сделай так, чтобы она была известна только тебе одному... Второе, бойся женщин и не считай их беззащитными существами... И третье — клочка земли своей, даже паршивой, не отдавай никому...

И Аэцию припомнился страшный рассказ Аттилы о своём далёком предке Модэ, рассказ, скорее похожий на легенду.

Когда Аэций и его сын Карпилион отъехали на порядочное расстояние, полководец спросил:

— Что ты скажешь, сынок, об Аттиле?

— Он очень хитрый, справедливый и неожиданно коварный человек... Как Модэ...

— И ты знаешь об этом Модэ?

— Да, отец... Аттила мне о нём рассказывал. И не раз... Он любит рассказывать о Модэ.

Давитиак не видел своего сына Гальбу шесть лет: по галльским обычаям сын не мог появляться на глаза отца до тех пор, пока в совершенстве не овладевал оружием. До двенадцати лет Гальбу в семье воспитывали женщины, а потом его отдали в лесную школу к жрецам-друидам, где он и обучался военному делу. Школу никто из родственников не имел права посещать — дети вырастали вдали от родных жалостливых глаз крепкими и мужественными; кроме того, они постигали там своеобразную философию своей религии — в частности, бессмертие души галлы связывали с переселением её из одного человеческого организма в другой, и не в ином свете, а здесь, на земле. Галлы, умирая, как бы отдавали свою душу живым взаймы под условием уплаты в ином мире... Поэтому почти каждый галл являлся носителем не только своей, но чужой души... И, отвечая за неё и свою, он совершал поступки только достойные.

Давитиак был рад встрече с сыном, и ещё его радовала мысль, что Гальба идёт служить к вестготам не в качестве раба, а как воин. Епископ Сальвиан похлопотал за сына своего предсказателя, и того взяли в преторианскую гвардию короля — рост, сила, умение владеть оружием, красота Гатьбы покорили самого Теодориха.

К тому же в миг озарения Гальба тоже мог, как отец, предсказывать события; видимо, это свойство являлось наследственным в их роду, — и когда Гальба открылся с этой стороны Давитиаку, последний строго-настрого запретил ему, ссылаясь на свою несчастную судьбу, не то что бы предсказывать, а даже и виду подавать, будто умеет делать подобное...

Сын хорошо воспринял слова отца, и, если, допустим, спросили бы Гальбу, когда вернётся из разведки сын короля Фридерих, он бы теперь не сказал вслух, а только подумал: «Не скоро...» Ибо знал это. Но сам Теодорих и Теодорих Второй думали иначе. Но случилось всё так, как думал Гальба: прошло немало времени, прежде чем тот вернулся. И сразу поспешил к отцу. Поэтому король упрекнул сына в долгом отсутствии.

— Литорий со своими легионами двинулся из Нарбонны. Он пробирается лесом, думая незамеченным напасть на Толосу. Я видел его приготовления к походу и ждал, когда он тронется с места. Вот так долго и не мог предстать перед тобой, отец...

— Как велики силы Литория?

— Может быть, не столь многочисленны, но хорошо вооружены. Они везут подвижные галереи и башни, деревянные «черепахи» с таранами, баллисты и катапульты для бросания камней и балок, «скорпионы» для метания стрел и зажигательных факелов.

— Ты, сын, снова собирайся в разведку, следи за каждым шагом Литория и почаще посылай ко мне гонцов.

Доселе вялый взгляд короля наполнился решимостью, обвисшие плечи, на которых болталась медвежья власяница, распрямились; Теодорих преображался на глазах сына, а когда они вместе сходили в терму и смыли грязь: сын — походную, отец — траурную, короля уже было не узнать совсем... К нему наконец-то возвратились силы полководца и правителя. И это не могло не обрадовать его подданных, тем более что сие произошло перед решающими событиями.

Король сразу же велел позвать к себе епископа Сальвиана.

— Ты, преподобный, не так давно просил за сына телохранителя своего... Этот галл обязан тебе... И мне... Говорят, что перед тем, как Давитиак был осуждён и продан в рабство, он пользовался огромным влиянием у местных племён как предсказатель... Я хочу послать его на берег океана, чтобы Давитиак привёл на помощь нам населяющих этот берег осимов, куриосолитов, эсубиев, аулерков, редонов, лексовиев. Справится Давитиак? Не убежит?..

— Справится, повелитель... А как ему убежать, если в заложниках у нас остаётся его сын, — усмехнулся епископ.

— Скоро случится маскаре. А за ним — отлив. Судно наварха Анцала, который доставил мою несчастную дочь, стоит наготове. Пусть Давитиак садится на это судно и ждёт отлива... С Богом!

— С Богом, мой великий король! — с жаром воскликнул Сальвиан, зажигаясь энергией от своего повелителя.

— Фридерих, — снова обратился король к сыну. — Но Литорин не должен появиться под стенами Толосы до тех пор, пока не придёт помощь с берегов океана. Но, а если и появится, чтоб только за сутки до маскаре... Поэтому я посылаю конницу под командованием младшего Эйриха, который будет подчиняться тебе. Пусть он постоянно наносит удары по римлянам везде: в походе, на привалах, и тем самым будет сковывать их движение.

— Хорошо, отец. Всё исполним так, как велишь.

Обладающий от природы самонадеянностью — качеством, которое непомерно разбухло после взятия Нарбонны, да ещё поддержанный в своём решении взять столицу вестготов в Галлии императрицей и её евнухом Ульпианом, Литорий, выступая в лагере легионеров перед тем, как отправиться в поход, сказал:

— Мужественные сыны мои! Мы с ходу возьмём главный город галльской Аквитании... Несчастье, обрушившееся на дочь короля вестготов, парализовало его волю. У него мало войска, и мы, взломав стены Толосы, проникнем внутрь и захватим все её богатства... Вспомните выражение «Aurum tolosanum»... На территории города есть немало кладов, захороненных жрецами-друидами... Мы перероем всю землю, найдём и обогатимся... Вперёд, орлы!