Аммиан Марцеллин - Падение Рима

Последние слова Евдокия произнесла как-то особенно, углублённо, как бы про себя, но вслух... Гонория посмотрела на императрицу и увидела её отрешённое на миг лицо.

«Она изложила всё это так, будто что-то созвучное своей душе увидела в жизни пустынников...» — подумала Гонория.

И тут Евдокия улыбнулась.

— Я ведь собираюсь об этом написать поэму, — призналась она. — Вот почему хочу навестить сирийских пустынников и поговорить с ними... Думаю, что и тебе, Гонория, это тоже будет полезно...

Но авва — прежде всего монах, «старец».

Луна должна была вот-вот взойти и окрасить в мертвенно-бледный свет спокойные воды Пропонтиды [93] П р о п о н т и д а — Мраморное море. и стоящую в гавани, которую позже назовут гаванью Юлиана, небольшую по размеру хеландию без мачт. Капитан — среднего роста рыжий грек, усатый боцман и широкоплечий рулевой стояли возле борта и негромко перебрасывались словами:

— Пора бы и отчаливать, а гостей всё нет... — нервно упрекнул кого-то капитан.

— До восхода луны можем и не успеть прийти к месту... — в тон ему сказал рулевой.

— A-а, морские волки, о чём ведёте речь?! Наверстаем всё в пути. Скажу надсмотрщикам, они крепко погуляют бичами по спинам гребцов, и судно полетит как птица. Нам ведь хорошо заплатили...

Но вот на набережной появились трое, закутанные в паллии, и скоро стушили на палубу судна. Один из них, небольшого роста, закрыл капюшоном даже лицо.

Капитан дал команду, и хеландия отошла от берега. До восхода луны всё-таки причалил напротив Большого Императорского дворца. Незнакомцы сошли на берег и тут же растворились в темноте.

Со стороны Босфора в проёме скалы двое отодвинули камень и открыли за ним дверь. Третий зашёл в проем, и тут из темноты туннеля появились опять двое... А те снаружи заперли дверь и придвинули камень на прежнее место.

— Слава Господу, наша снова берёт, — сказал один из них, спускавшихся к водам Босфора.

— Не кричи «Слава вознице!», пока его колесница не обогнёт мету [94] М е т а — призовой поворотный столб на арене византийского Ипподрома. ...

— И то верно.

А те, что находились в туннеле, зажгли факелы. Летучие мыши с писками шарахнулись под своды.

Двое довольно быстро зашагали вперёд, и гость, несмотря на свой небольшой рост, не отставал, лишь высвободил нос и рот, чтобы было легче дышать.

Вскоре все трое оказались на мраморной площадке; здесь повсюду высились колонны огромного диаметра и большой высоты, подпирающие пол какого-то здания.

Послышался плеск весел, и показалась лодка. Она ткнулась в край мраморной площадки; незнакомец и двое, что сопровождали его по туннелю, сели, и лодка, лавируя между колонн, коих тоже немало стояло, но теперь уже в воде, причалила к такой же мраморной площадке, только по другую сторону этой загадочной подземной ёмкости.

Для посвящённых (а таких в Большом императорском дворце было немного) существование этого по сути водного туннеля объяснялось просто: Константин Великий при строительстве императорской резиденции приказал на случай непредвиденной опасности прорыть под нею подземный ход, ведущий к морю, и укрепить его колоннами.

Однажды, рядом тянувшийся водопровод прорвало, и подземный ход полузатопило. Если раньше его можно было одолеть пешком, то теперь без лодки не обходилось.

С мраморной площадки вела наверх каменная лестница, по которой незнакомец, двое с факелами и лодочник поднялись к огромной железной двери. По условному стуку её отворили, и все четверо оказались в галерее, освещённой настенными огнями. Факелы затушили.

Как только вышли к концу галереи, трое, сопровождавшие незнакомца, будто растворились, и, словно по волшебству, возник евнух Хрисанфий...

— Позволь, высочайшая императрица, поцеловать твою руку, — обратился он к человеку небольшого роста.

Последний откинул капюшон паллия, и перед евнухом предстала... Пульхерия. Вскоре прояснилась и та таинственность, с которой она сюда прибыла.

— Хрисанфий, это все твои выдумки, чтобы я таким образом проникла во дворец.

— Несравненная, ты же знаешь переменчивость настроения твоего брата, и неизвестно, как бы он отреагировал, если бы ты официально прибыла в его резиденцию.

— В нашу, Хрисанфий, в нашу...

— Прости, величайшая.

— Прощаю... Теперь ты — со мной, а ведь тоже я по твоей милости оказалась за городом...

— Кто прошлое помянет, тому глаз вон.

— Ишь, болтун!.. Глаз-то я у тебя в случае чего выну... Запомни!

— Теперь запомню. И на век!

— А что делает сейчас василевс?

— Как всегда... Читает... И допоздна. Только вот та сконструированная им самим световая лампа упала на пол и сломалась.

— Ничего, теперь мы ему новую сделаем. По своей задумке...

Жирное тело Хрисанфия затряслось в безвучном смехе. Хихикнула своей шутке и Пульхерия.

— Мои покои готовы?

— Готовы, великая. Из покоев покуда не выходи. Как только я подготовлю василевса к твоей встрече, дам знать.

— У тебя умная голова, Хрисанфий...

— Благодарю, порфирородная, я буду служить тебе верой, правдой и честью.

«Ну, насчёт твоей чести я сомневаюсь...» — подумала императрица.

Когда византийской Августе поведали про случай с фригийским яблоком и что Евдокия, внешне прощённая мужем, отбыла в Святой город, взяв с собой Гонорию, Пульхерия тут же захотела поехать к брату. Без жены Феодосий снова становился податливым, тем человеком, которого она знала много лет и который позволял ей над собою командовать. Да и нет теперь во дворце Павлина — его тоже слушался василевс.

С одной стороны, Пульхерия радовалась такому развитию событий, только жаль, что она не увидит больше белокурого величавого красавца; красота и осанка Павлина поразили с первого взгляда даже её, набожную девственницу, и много раз, лёжа в постели, она думала о его жарких объятиях, наводя себя на великий соблазн, потом, правда, часами замаливали свой грех.

Однажды вошла Пульхерия как обычно с докладом в помещение бассейна, где плавал брат. В это время он всегда плавал один, и Пульхерия безбоязненно входила, ибо голое тело брата, виденное ею с детства (часто они бултыхались вместе в ванне), не вызывало в ней никаких эмоций и чувств. Но тут она увидела стоящего на краю бассейна совершенно обнажённого Павлина, сложенного, как Аполлон (в своё время Пульхерия читала греческих и римских писателей), и остолбенела... На какое-то время от неожиданного появления императрицы потерял способность двигаться и фаворит василевса. Ему бы в воду сигать, а он стоял, словно мета на Ипподроме, такой же высокий и красивый. Да и Пульхерии следовало бы повернуться и бежать, но она продолжала пялиться на обнажённого Павлина; особенно её поразило огромных размеров чуть покачивающееся естество... «Боже! А какое оно будет, если?..» — как-то непроизвольно пронеслось в голове девственницы, и только тут она вскрикнула и выбежала из бассейна.