Аркадий Крупняков - Царев город

За те четыре года, что простоял Андрейка у наковальни рядом с Ильей, появилась у него могучая сила в руках, ремесло и свой норов. Кузнец учил его быть честным и справедливым. И полюбил парень Илью как родного отца. А по рассказам полюбил и его дочку. Про Верку забыл.

На пристани Андрейке повезло. Единственная баржа, стоявшая здесь, грузилась к походу на Каменный пояс, и пойдет она туда через Лаишев. Купец следил за погрузкой, около трапа, перекинутого на баржу, толпились мужики. Многие из них были плутоваты — не поймешь, гачэм они вертятся. Молодых было мало. Один, в рваной шапчонке, лихо сдвинутой на затылок, подмигнул Андрейке:

— Лямку покрепче выбирать?

— Каку таку лямку? — не понял Андрейка.

— А на носу баржи посмотри.

Андрюшка глянул. На крюке, вбитом у тупого носа посудины, висел моток толстой конопляной веревки — бечевы. На конце, на лямках, болталось около тридцати бурлацких хомутов. Сразу бросило в пот, Андрюшка вспомнил, как он, живучи во Свияжске, впервые увидел бурлацкий караван. Драные, сизые от соленого пота рубахи, голые плечи, мясо на них ободрано до костей, лямочные хомуты, впалые груди, землистые, худые лица — все это ис пугало мальчишку. Бурлаки шли, нет, они не шли, они рвались из хомутов, словно загнанные кони. Вся ватага надсадно хрипела, раскачивалась, будто ее кидал из стороны.в сторону ядреный волжский ветер. Бурлаки пели. Это была не песня, это был стон:

Эх, силу-силушку мы сгубим,

И, эх да. Мы краюху хлеба купим.

Эй, дубинушка, ухнем.

Эй, зеленая, сама пойдет.

Стряхнул Андрейка тяжелое воспоминание, спросил парня:

— А ты уж выбрал? Самую крепкую, поди?

— Мне нужда,— парень полоснул* ребром ладони по горлу. — Мне за Каменный пояс перебраться надо. А ты куда?

— Мне бы до Лаишева.

• — Тоже в хомут полезешь?

— Нет. Лучше пешком, чем баржу за собой тянуть.

— Вот, мать твою за ногу! Пойдем в сторонку, пока-лякам.

Они отошли за поленницу березовых пиленых дров, сели на плаху.

— Ты одно пойми, голова—два уха, до Камы купчина на веслах пойдет, и быстро, поскольку по течению. Эго совсем не трудно. Иное дело, когда в воды Камы вступим. Спроть течения на веслах — хана. Тут нас купчишко непременно в лямки всунет и жилушки нам вытянет.

— Этим тоже нужда? — спросил Андрейка, кивнув в сторону толпы.

— Э, это сарынь бродяжья. Они на весла сядут, задарма до Камы доедут, объедят купца и разбегутся. И нам, я думаю, то же следоват сделать. До матушки Камы доплывем, а там — бог.

— Ты, видно, купцов плохо знаешь. Он же видит нас наскрозь. Какой ему резон таких нанимать?

— Да, это верно. Может, он цепи какие придумат? Приторочит к канату — куда денешься?

— Без цепей нельзя. Цепи будут. Только не железные.

— Какие?

— Золоты.

— Ну, придумал тоже! Я вот как полагаю...

— Глянь, сарынь на баржу ринулась,

— Охо! Пошли! Не то опоздаем.

— Тебя как зовут-то? — спросил Андрейка на бегу.

— Дениской.

Купец влез на рундук, оглядел мужиков, столпившихся на палубе:

— Смотрю я на вас, босяки, и вижу: все вы плуты и жулики. Найму я вас, а вы в Набережных Челнах сбежите.

— Не сбежим, хозяин, ей-бо! — крикнул кто-то.

— И разумно поступите. Вот вы такую штуку когда-нибудь видели? — купец выхватил из короба шкуру соболя, поднял над головой.

— Ох-ох-хо!

— Рухлядка!

— На казанском базаре видали!

— А цену меху сему знаете?

— Как не знать, четыре рубли!

— Не бреши! За четыре рубли лошадь хорошую...

— Ежли соболь белый, то и пятишну получить можно!

— Знайте, плуты, я эту шкуру за Каменным поясом у туземных людей за серьги оловянные выменял. А им красная цена три копейки. Для чего я вам это сказываю? А вот для чего. Я вас на свою баржу возьму, но по новому уговору. Я вас до Каменного пояса буду поить-кормить, но ни копейки не дам. Все деньги получите на Поясе, пона-купите в лавках Семена Аннкеевича Строганова всякой всячины, и поедем мы по тайге рухлядь выменивать. Каждый из вас что выменяет — все его. Мешок — так мешок, пять — давай пять! Всем на барже места хватит. И возвратитесь вы, голуби мои, домой богаче, чем я. Вот какой уговор. Только — ша! Ежели кто из вас начнет плутовать— скину с баржи, и весь сказ. Согласен кто—подходи!

Во второй половине дня Денис и Андрей уже сидел л на барже и мерно вспарывали веслом зеленоватую волжскую воду. Баржа по течению шла ходко—- двум гребцам на одно весло нечего делать. И посему Денис и Андрей тихонечко вели разговор:

— У тебя в Лаишеве какая нужда?

— Сестренку искать буду.

— Давно потерял?

— Давненько.

— Красивая?

— Тебе-то зачем знать это?

— По привычке спросил. Люблю красивых баб. Из-за них и за Камни бегу.

— Как это?

— Служил я у одного человека. У старого, хилого, но богатого. А жонка у него была молодая, пышная, красивая. Возьми да и воззрись на меня. Ну я и увел ее от скряги. Теперь он меня ищет. Говорят, сыщиков нанял.

— Жонка где?

— Дак к мужу вернулась.

— Зачем же он ищет тогда?

— Дак мы же мешок с деньгами прихватили. Он думает, деньги со мной.

— А они где?

— Мы же их по кабакам да базарам растрясли.

— Зачем ты мне рассказываешь об этом? Врешь, поди?

— Ей-богу не вру.

— А вдруг я тот самый сыщик и есть?

— Снова дурак. Сыщику зачем бурлаком в Лаишев идти? Ты бы меня и на пристани сцапал.

Немного помолчали.

— Как сестренку звать?

— Настя.

— Отец-мать живы?

— Матери нет, отец жив. Нанду сестру, к нему потопаем.

— Далеко?

— В черемисские глухие края.

— А чо он туда забрался?

— Стал-быть, надо.

— Да ты не бойся. Я не пристав, коль ты не сыщик.

— Правда, Дениска, не знаю я.

Снова помолчали, ударяя веслами по воде.

— Вот ты меня дважды дураком назвал, а ведь дурак-то ты, — сказал Андрейка. — Теперь за Камнями самое бойкое место, а ты туда хорониться от купца бежишь. Туда ныне все царские служки, казаки, приставы, купцы стремятся. Тебя еще до Камней сцапают.

— Может, мне с тобой в Лаишев мотануть? А там в дикую черемисскую сторону? Возьмешь? В Челнах сбежим.

— А цепь золотая?

— Плевал я на нее. Я золото видел. Одни только беды от него.

Не зря говорят: камское устье весла сушит. Купец впряг всех нанятых в бурлацкую лямку, и баржа пошла бечевой. Друзья день промаялись в хомутах, а ночью, когда купец поверил, что теперь никто не сбежит, удрали.

Издалека, от Каменного пояса, несет свои воды холодная Кама. Река течет вольготно, широко, на поворотах придерживает свой ход, словно прислушивается, как стонет лесная прикамская земля.

Вечерами, когда багряное солнце садится за утесы, река, берег и небо окрашиваются в кровавый свет, и кажется, что это земля исторгает кровь, уроненную в нее за все века.