Аркадий Крупняков - У моря Русского

— Кыпчацкий хан Ахмат и ваш и наш недруг, — ответил Никита. — Ведомо нам, что собирается он войной на нашу землю. Война сия для моего князя, который является сейчас государем всей Руси, не страшна. Однако Ахмат может соединиться со старым ворогом нашим королем литовским Казимиром, и они вкупе с ним могут принести народу и государству великое разорение.

— Я понял, чего хочет Иван, — сказал Гирей усмехаясь. — Он желает, чтобы в случае войны я ухватил за перчем [59] Перчем (тат.) — чуб. одного из врагов наших и пригнул его голову к земле. Поезжай домой и скажи Ак-бею, что Менгли-Гирей ему друг и Ахмата на его землю не пустит. Через день, как воины ахматовой орды уйдут на Москву, мои аскеры будут грабить Сарайчик. Это остановит Ахмата, и он вернется назад. На этом слово мое!

— Велик ум хана, — проговорил Беклемишев. — Ты верно понял желание моего государя. А ежели Казимир на князя войной пойдет, на чьей стороне будет великий хан?

— С Казимиром я стою во братстве и дружбе, однако, ежели он пойдет на Ивана войной, он мне другом не будет. Я так и скажу ему слово свое. Ежели Казимир попросит моей помощи, я отвечу: «Вся рать ушла на Ахмата». На этом слово мое.

— Слово твое, великий, передам государю в точности.

— Еще чего желает мой брат Иван?

— Торговля с ханством твоим да с Кафой и Сурожем у нас совсем захирела. Купцов наших люди твои грабят, кафинцы обижают. Просил государь торговле помеху не чинить.

— Как ты думаешь об этом, Халиль-бей? — обратился хан к Ширину.

— С братом и другом как не торговать.

— Завтра получишь фирман [60] Фирман (тат.) — разрешение, пропуск. на свободную торговлю в моем ханстве.

— Чего великий хан желает от князя Ивана? — спросил боярин.

— Пока ничего. На то особый посол будет. Поклонися от меня твоему князю, поблагодари за память и добрые подарки. Завтра ты получишь шертную грамоту.

Уходя из дворца, боярин подумал: «Не зря государь мой говаривал, что ночная кукушка перекукует кого угодно. Спасибо тебе, мудрая Нур-Салтан».

На следующие сутки около полудня посольство в полном составе пригласили во дворец. В зале совета и суда, кроме хана, сидели шестеро дородных татар да диван-эфенди с разман-беем. Посольство вошло в зал в том же порядке, как и в первый раз. Никита поклонился хану и сидящим и увидел около трона бумажный свиток, разложенный на столе. Диван-эфенди встал впереди посольства и произнес пожелания тысячелетнего здравствования хану Менгли и всему роду Гиреев.

— Великий хан и великий совет пожелали дать великому князю Ивану шерть на дружбу и братство, — продолжал диван-эфенди. — Позволь, о мудрейший, благословеннейший, огласить грамоту.

— Позволяю, — произнес Гирей, и диван-эфенди взял в руки свиток и, приложив его к груди и лбу, начал читать:

— «Вышнего бога волею яз Менгли-Гирей-хан пожаловал есмь, взял есми со своим братом с великим князем Иваном любовь и братство и вечный мир от детей и на внучата. Быть нам везде за один, — эфенди передохнул и продолжал, — другу другом быти, а недругу недругом быти».

— Так ли сказано слово мое? — спросил хан у совета. Беи согласно качали головами.

— Посол упрека не имеет ли?

— Не имею, великий хан.

— «Кто будет друг мне, тот и тебе будет друг, кто мне, Менгли-Гирею-хану, недруг — тот и тебе, великому князю Ивану, недруг. А мне твоей земли и тех князей, которые на тебя смотрят, не воевати, ни моим уланам, ни князьям».

— Дозволь, великий хан, — попросил Никита, — добро было бы, если б в грамоте написать: «А без ведения нашего люди наши твоих повоюют, а придут к нам и нам их казнити, а взятое без откупу вам отдати».

Менгли-Гирей подумал малость и махнул рукой: «Дописать». Далее читает диван-эфенди:

— «А твой посол ко мне приедет, он идет прямо ко мне, а пошлинам дорожным и иным всем пошлинам не быть. А сам яз Менгли-Гирей-хан и со своими князьями тебе, брату своему великому князю Ивану, крепкое слово шерть есми дал: жити нам с тобой по сему ярлыку».

Окончено чтение. Грамоту унесли переписывать. Все это время царили в диване тишина и молчание. Спустя полчаса свиток внесли в зал, и диван-эфенди с поклоном передал грамоту хану, а слуга поднес столик к трону.

Хан подписал грамоту. Из боковой двери после знака эфенди внесли тамгу, хан взял тамгу, поднял ее над головой и спросил:

— Есть ли упреки грамоте? Говорите сейчас. После тамги никто, кроме аллаха, не может изменить написанное. Таков закон.

Молчание.

Хан ставит печать, и снова грамота у диван-эфенди.

— Великий хан изволил поставить на грамоте свое священное имя и тамгу и начертал: «Писана в Солхате богохранимом в первых днях месяца Джумазельэвель».

После этих слов грамота перешла в руки посла.

Прием был окончен.

После приема Менгли-Гирей отправился в хамам. Здесь дворцовый банщик особыми приемами намял хану тело, вымыл его теплой водой и протер мазью, делающей кожу мягкой и нежной. Брадобрей покрасил владыке бороду хной и спрыснул голову благовонной жидкостью. В малой столовой комнате слуги расстелили достархан и Гирей в одиночестве принял пищу. Затем он перешел в кофейную комнату и повелел дать ему кальян. Растянувшись на подушках, хан задремал. Янтарный мундштук выпал из его рук, и скоро комната огласилась раскатистым храпом. Ничто не прерывало покой хана. Только молчаливые ачкапы мерно и не спеша помахивали над спящим огромным опахалом.

…Спит владыка правоверных, но не до сна Ширин-бею. Все время после разговора с Джаны-Беком, который произошел накануне приема у Менгли-Гирея, бей Халиль прожил в тревоге. Джаны-Бек высказал страшное предположение. Сераскир не донес хану о своих подозрениях не потому, что он добр к бею Халилю и его сыну Алиму, а потому, что еще не уверен в причастности Алима к шайке Дели-Балты. «Сейчас, наверное, лучшие его аскеры шныряют по моему бейлику, — думал Халиль. — И как только найдут подтверждение, это сразу станет известно хану».

Правда, Алим — сын бея Ширина, и это многое значит. Менгли не решится сам наказать Алима — он суд над ним вынесет на Диван. А там дело может кончиться плохо — члены Дивана вспомнят Чингиз-ханову ясу и скажут Ширину, что не они посылают на смерть его сына, а закон великого предка.

Бей Халиль в душе надеялся, что Джаны-Бек ошибся. Неужели его Алим творит разбой? Но зачем же, если сын не причастен к разбойничьим налетам, попал он в Сурож и содержится сейчас в крепости? Какие дела повели его в Сурож? Бей наказал своему человеку в свите сераскира постоянно осведомлять его обо всем и сейчас с нетерпением ждал известий.

Наконец, после полудня во дворец прискакал запыленный путник и, не снимая с руки нагайки, прошел в покои бея. Он упал перед Ширином на колени, и тихо заговорил: