Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

— Домитинговались! — горестно констатировал Маклаков, хотя суровые действия французских властей он не осуждал.

Миллер тоже не осуждал, но ему было жаль русских солдат — с ними поступили, как с безродными каторжанами, а ведь многие из них были награждены французскими орденами.

— В чужой стране надо быть осторожным, — сказал он Маклакову, — даже если ты защищаешь её флаг.

Маклаков попросил принести им в кабинет кофе.

— Как здоровье вашей супруги, Евгений Карлович? — поинтересовался он.

— Слава Богу, Наталья Николаевна жива и здорова.

— По России скучаете?

— Очень, — признался Миллер, и это признание было искренним: несмотря на немецкие корни, он был совершенно русским человеком. С ранимой психологией, с желанием помогать другим, с тягой к бунту, с сочувствием к чужой боли, с неумением держать свою душу на железных запорах и так далее.

Наверняка его судьба сложилась бы по-другому, если бы он не вышел в сырой апрельский день на площадь, где толпились обозлённые солдаты маршевой роты. Но получилось то, что получилось.

Маклаков с грустью улыбнулся.

— И я скучаю по России. Иногда мне снится русская зима. С лихой метелью, с морозом, с гиканьем ямщика, погоняющего лошадей, и жарко гудящей в доме печью. Ещё снятся окна моего дома — все стёкла в морозном рисунке. Просыпаюсь я после таких снов с мокрыми глазами. — Голос Маклакова сделался тихим. — Очень хочу в Россию.

— И я очень хочу. — Миллер вздохнул. — Наталья Николаевна тоже видит во снах Россию и стремится туда.

— Как глупо мы проиграли войну... — Маклаков указал женщине в строгом сером платье, принёсшей кофе, куда надо поставить поднос. — Какой всё-таки кручёный финт выкинула матушка-история... Союзники России по войне Англия и Франция оказались победителями, а Россия, больше всех хлебнувшая, больше всех вынесшая, больше всех дравшаяся, — побеждённая. Уму непостижимо! Не укладывается в голове то, что произошло.

— Россия в этом не виновата. К нашей революции Германия, кстати, тоже приложила руки.

Маклаков кивнул согласно, придвинул генералу чашку с чёрным, в сливочной пенке напитком.

— Прошу!

Генерал поднёс чашку к лицу, осторожно втянул в себя горьковатый тягучий запах, лицо его мечтательно расслабилось.

— Ничего нет лучше духа свежего кофе.

Посол вновь наклонил голову, улыбнулся — ему показалось, что он поймал Миллера на чём-то сокровенном, — произнёс коротко:

— Да.

— С другой стороны, все страны, все до единой, которые участвовали в Великой войне, вышли из неё покалеченными...

— Ещё не все вышли, Евгений Карлович, — поправил генерала посол.

— Это неважно. Осталось чуть-чуть, максимум два-три дня, неделя, полмесяца, месяц — и выйдут все... И что же дала эта война всем нам? Человечеству, миру? Ничего, кроме большой головной боли, искалеченных жизней, миллионов убитых людей. Мир обнищал, у всех стран, участвовавших в войне, — дырявые карманы, ни одной золотинки в них не сохранилось, чтобы пустить её на поправку дел, — всё съела война. Но материальная нищета — это ничто в сравнении с нищетой моральной, хотя моральное падение людьми почти не осознается, это не бьёт так больно и жестоко, как нищета физическая. А между тем источником всех бед — экономических, социальных, политических — является именно моральное падение. Люди забыли, что они — люди, особи, которые должны жить по законам людей, а не зверей, как забыли и то, что на свете есть Бог...

Миллер перевёл дыхание, отпил из чашки немного кофе. Он говорил увлечённо, горячо, было видно, что всё это прочно сидит внутри, и если генерал не выговорится, а ещё действеннее — не выплеснет эти мысли на бумагу, досада будет сидеть в нём вечно.

Посол угадал — Миллер собирался писать книгу. Другого способа отцепить от себя болезненный груз прошлого не существовало.

— Разделяю ваши мысли, Евгений Карлович, — медленно, тихо, чеканя каждое слово, произнёс Маклаков.

— Не только люди, но и правительства забыли законы и человеческие, и Божьи, — сказал Миллер, — нет в их действиях ни честности, ни человечности, только безответственность и безнаказанность. Именно безответственность и безнаказанность возведены в принцип управления: управляются люди, народы, государства, а раз это так, то наступает эпоха постоянного кризиса... — Миллер замолчал, вновь отпил немного кофе из чашки, напряжённое лицо его помягчело.

— Что такое постоянный кризис? — поинтересовался Маклаков.

— Кризис доверия. Люди в Европе перестали верить своим правительствам. А раз это так, то целые страны и народы движутся в тупик. Больше всех от этой войны пострадала наша несчастная Родина.

Маклаков промолчал. Для него, опытного дипломата, существовали темы, на которые он не имел права говорить.

— Бог спасёт нашу Родину, — произнёс он дрогнувшим голосом, — не оставит её, отведёт все беды, громы и грозы...

— Богу Богово, а кесарю кесарево. Нам же, простым смертным, вообще уготована третья доля. Ясно одно — с первого августа четырнадцатого года начался новый отсчёт истории. Может быть, это будет самый худший отрезок её во все времена.

— Этого никто не знает, Евгений Карлович, — мягко произнёс посол.

— Никто не знает, это верно, но зато все чувствуют. Жизнь завтрашняя в России будет много хуже нынешней. Власть, которая намерена укорениться в нашей стране, уничтожит всё: веру, собственность, семью, личную свободу, человека превратит в животное, знающее только одно — беспрекословное подчинение вождям. А те и будут стараться. — Миллер с горечью махнул рукой и умолк.

Спустя много лет — уже в тридцатые годы — он напишет книгу, где всё, о чём он говорил с Маклаковым, выплеснет на страницы.

Но это будет позже, а пока он обкатывал, шлифовал свои мысли...

Посол отставил в сторону чашку с кофе.

— Быть животным — это хуже, чем быть рабом, — произнёс он задумчиво, — вы правы.

Картины из прошлого возникают будто бы из ничего, Миллер вновь прокручивает их в памяти, расстраивается, радуется, озабоченно размышляет, сочувствует сам себе. Может, он напрасно ввязался в это не совсем благое дело — в генерал-губернаторство? Англичане ведут себя, как девочки, в первый раз вышедшие на панель — и боятся всего, и хочется им, и папу с мамой обидеть стесняются, и отломить кусок побольше от общего пирога стараются... Тьфу!

А ведь скоро наступит момент, когда они поспешат на свои корабли и оставят Миллера на этой земле одного. К этому всё идёт.

Ещё вчера Миллер так не считал, а сегодня, увы, эти мысли всё чаще и чаще приходят ему в голову.

Чтобы удержать англичан, нужны успехи на фронте — на Северной Двине и под Котласом, на Онеге и в печорской тайге, на берегах Белого моря и в Мурманске. В Мурманске городом правит странный человек, полуклоун-полуневежда, из бывших кочегаров, боксёр и сочинитель стихов — некий Юрьев, председатель местного совдепа.