Валерий Поволяев - Северный крест. Миллер

Ужинали вдвоём. Сын Миллеров Николай сидел в это время с друзьями в дешёвой французской забегаловке и литрами дул белое кислое вино, заедал кислятину свежим овечьим сыром и обсуждал мировые проблемы. Впрочем, Коля Миллер и пальцем о палец не ударит, чтобы решить хотя бы одну из этих проблем — не тот характер...

— Какие новости, Эжен? — спросила Наталья Николаевна, намазывая нежный паштет на воздушную слойку — ужин она решила сделать «бутербродным ».

— Пришло письмо из Белграда, от Петра Николаевича Врангеля.

— Что пишет Верховный? — машинально поинтересовалась Наталья Николаевна.

— Верховный сделал мне неожиданное предложение — заменить генерала Шатилова на его посту начальника штаба.

— Вот как? — Наталья Николаевна подняла на мужа удивлённые глаза. — Чем же не угодил Шатилов Петру Николаевичу?

— Честно говоря, не знаю, — ушёл от ответа Миллер, последовал примеру жены — также намазал на булочку толстый слой паштета, сверху полил «бутерброд» майонезом.

Письмо Верховного Миллер перечитал несколько раз. Врангель был недоволен неуклюжими медвежьими действиями Шатилова, который иногда вёл себя, будто забрался в муравьиную кучу, был груб, неповоротлив, не умел в споре найти точное слово и нужный аргумент. Врангель писал о Шатилове, что тот — «умный, отличный работник и горячо преданный нашему делу, но лишён качеств, необходимых для общественно-политической деятельности — тех самых качеств, которыми в полной мере обладаешь ты». Вот такое признание Врангель сделал Миллеру. Миллеру это было приятно.

— И что же, Эжен, ты дал согласие Петру Николаевичу? — спросила у Миллера жена.

— Пока нет... Ещё нет.

— Дай согласие.

Миллер молча наклонил голову, всем своим видом показывая, что завтра же напишет ответное письмо Врангелю.

— Тебя что-то мучает? — Наталья Николаевна пристально вгляделась в Миллера.

— Да, мучает, — признался Миллер, — ситуация в Болгарии. Она очень непростая.

— А что там, собственно, происходит? — наморщив лоб и разом постарев на десяток лет, спросила Наталья Николаевна.

— Местные власти пытаются уничтожить русскую армию. Идёт разнузданная кампания в печати — это раз, и два — все наши соединения ныне распылены на группы по двадцать-тридцать человек и раскиданы по всей Болгарии. Одни здесь, другие там... Но это ещё не всё. Наших людей арестовывают без всякого повода. Были уже случаи, когда убивали.

Совершено несколько массовых увольнений офицеров на заводах и копях.

— Вот тебе и братья-славяне! — не выдержав, воскликнула Наталья Николаевна.

— Болгары выполняют заказ большевиков по уничтожению нашей армии. Это видно невооружённым глазом, Тата. Что же касается любезного предложения Петра Николаевича Врангеля, то у него есть один недостаток.

— Какой?

— Штаб русской армии находится в Сербии, в Сремских Карловцах, и Врангель, естественно, потребует, чтобы я переехал туда.

— В Париже остаться не удастся?

— Думаю, что нет.

— Это плохо, Эжен. Париж бросать нельзя.

— Я тоже так думаю, но иного выхода нет.

— За Париж стоит побороться, Эжен.

Миллер был прав — очень скоро Врангель потребовал от него, чтобы он переехал в Сербию. Но генерал не сделал этого, и Врангель, впав в крайность, пришёл к однозначному выводу, что Миллер — плохой работник.

Трудяга Миллер, узнав об этом, сильно огорчился, причём так сильно, что у него даже поплыла и пропала речь, лицо его скривилось, он тихо развёл руки в стороны и стремительно скрылся в своём кабинете — не хотел никого видеть.

Через двадцать минут речь восстановилась.

В Париже оказались и подопечные Миллера по Северной армии — прапорщик с детским лицом Митя Глотов и чистенькая, с большими ясными глазами сестра милосердия Анна Бойченко.

Митя, который умел довольно сносно водить автомобиль, устроился работать таксистом — больше года гонял дребезжащую французскую машинку по набережным Сены, доставлял пассажиров в ресторации, в театры и просто домой, иногда возил в Булонский лес влюблённые парочки, но потом попал в аварию и, поскольку не имел денег на починку авто, вынужден был занятие это оставить.

Устроился Глотов к Миллеру в канцелярию военным делопроизводителем и вновь надел на китель погоны с одной звёздочкой. Погоны Митя любил.

Бойченко попыталась устроиться на работу в госпиталь, но попытка была неудачной — в госпитале оказалась большая конкуренция, требовались документы об окончании французских курсов, которых у Ани не было, и она также пристряла к штабу Миллера.

Глотов давно приметил её, ещё на ледоколе, перед швартовкой в Тромсё — Аня блистала свежестью, какой-то особой ухоженностью — это всегда бывает, когда женщина следит за собой. Потом он несколько раз столкнулся с ней в Тронхейме, когда Аня безостановочно, будто пулемёт, шпарила по-английски, объясняясь с самыми разными людьми — и членами правительственной комиссии, приехавшими проверять русскую колонию, и с купцами из Голландии, и с союзниками-англичанами... Аня Бойченко со всеми умела находить общий язык.

— У вас очень лёгкая рука, Аня, — сказал ей Митя Глотов и добавил загадочно: — И лёгкая поступь.

Аня в ответ улыбнулась, и Митя почувствовал, как внутри у него шевельнулось что-то щемящее, сладкое. В следующий миг Анино лицо замкнулось, сделалось строгим, неприступным, и Митя Глотов, словно бы обжёгшись, поспешно отступил от девушки.

Как-то, получив зарплату из рук самого генерала Миллера, Митя, краснея, будто школьник, подошёл к Ане.

— Анечка, простите меня...

Та вопросительно выгнула одну бровь.

— Да.

— Сегодня мне выдали жалованье... Я хочу пригласить вас в ресторан Корнилова.

Аня не смогла сдержать себя, лицо её сделалось озабоченным.

— Это же самый дорогой ресторан в Париже.

В Париже не так давно объявился известный петербургский повар Корнилов — большой специалист по кулинарной части. И хотя французов было трудно чем-либо удивить, Корнилов сумел это сделать, и парижане повалили в его ресторан толпами, наперебой заказывали драгомировский форшмак, блины с чёрной и красной икрой и курники. Сам ресторан был роскошно оформлен — под старый боярский терем. У входа стоял здоровенный мужик в кафтане, богато отделанном золотом, в красных сапогах, сшитых из чистого сафьяна.

Ещё больше, чем парижане, этот ресторан полюбили иностранцы: у Корнилова уже дважды побывал сам Альфонс Тринадцатый, испанский король, частенько наезжавший в Париж, — ему очень по вкусу пришлись блины с икрой и форшмак...

— Ну и что с того, что самый дорогой ресторан? — Митя неожиданно усмехнулся с высокомерным видом. — Что же, в него в таком разе, Анечка, и ходить нельзя?