Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

Сане в январе исполнилось тринадцать. Он был рослый не по годам и сильный, но его противник не уступал ему в росте. Да и бицепсы у этого молчуна…

Делать нечего — стали драться. И вот уже потные, раскрасневшиеся, горя глазами, вошли в азарт. Володя с Алешкой и другие недоросли бегали вокруг.

Чей-то крик взмыл над головами. Драка остановилась, хотя и не сразу. Тарасовские окружили своего — лоб рассечен и обильно бежит кровь.

— Кастетом ударил! — сказал один из тарасовских.

Тарасовские обыскали Саньку, всего ощупали, даже рубаху подняли. Примолкли и артиллерийские: не могли они допустить такого позора, чтобы кто-то из них в товарищеской драке орудовал кастетом, потому что кастет — это смертоубийство, а не драка. Все замерло, только галки, сорвавшиеся с деревьев, орали. И даже Славка, ближайший Санькин друг, потупился.

Один из тарасовских, стоявший поодаль, наклонился и что-то поднял с земли. Подошел с выпачканным землею еще неясным предметом в руке и выставил напоказ.

— Вот он — кастет!

Все напряглись в толпе, и казалось, Саньке не миновать жестокого суда.

Вова поймал затравленный Санькин взгляд и впервые возненавидел улицу, без которой до этой поры не мог помыслить дня своей жизни, и драки возненавидел, и тех, кто сейчас станет бить Саньку, беззащитного…

— Не было, не было у меня кастета! — взмолился Санька, прижимая ладонь к груди, обнажившейся сквозь порванную рубашку. Никогда еще он не был так жалок — ладный, веселый Санька.

— Дай сюда! — сказал Алешка. И начал вертеть кастет перед глазами. Одиннадцатилетний Алексей считался ни маленьким, ни большим, однако он на всех, повысил голос и прокричал уверенно: — Этот кастет не меньше месяца на земле пролежал, к нему грязь присохла. И Санька не мог так далеко бросить, кто-нибудь увидел бы.

— Еще бы, брат за брата! — раздалось со стороны тарасовских.

— Ведь ты бы не устоял… — сказал Славка раненому.

Тот обвел взглядом артиллерийских — каждый съеживался под этим взглядом, — вновь остановил его на Саньке… и Вовка внезапно закричал:

— Атас, казаки!

По набережной зацокало, загрохотало. За конскими гривами и хвостами не сразу можно было разглядеть толпу новобранцев. Те двигались нестройно, вяло, да и казаки лениво раскачивались в седлах, наблюдая лишь для порядка. Не так шли в четырнадцатом году, в начале войны: бойко шли, с песнями, румяные, хмельные. Думали: ненадолго идут, замахивались на витрины немецких магазинов… Надоела война горше горького, и только дети еще играли в войну. В войну да в казаки-разбойники…

Споры смолкли, раненому что-то там приложили ко лбу, и бродячие компании разошлись в разные стороны. Но Саня был угрюм и, лишь пройдя квартал, поднял голову, посмотрел на своих.

— Верьте, ребята, никогда я не ходил с кастетом. Вы сами знаете…

— Знаем, — ответил Слава Бельский.

— Черт меня дернул схватиться с ним, — сокрушенно сказал Саня.

Он давно снискал уважение улицы, и не только потому, что считался силачом. За последний год у Саньки появилось много книг и журналов, которые ему натаскали друзья по реальному училищу из более обеспеченных семей.

— Брось ты об этом думать! — сказал Слава, тяготясь Санькиным унынием. И если у кого были сомнения, то они рассеялись.

На углу к гуляевской компании пристал Вовин приятель Вася Рукавишников. Он шел понуро. Проходя мимо деревянного домишки, где жил Вася, мальчики услышали плач.

— Васька! Это у вас!

Плакали в голос.

— У нас, — глухо ответил Вася.

Они не стали расспрашивать. У Васьки старший брат был на войне. Если так плачут, с завыванием, значит похоронная пришла.

Зато в доме, что стоял на краю Артиллерийской, из квартиры, где жил Славка с хромым братом Мишей и матерью, доносились крики пьяного веселья. Слава опустил голову. Это его мать пировала с гостями. Видно, ей надоело быть солдаткой, вот и шлялись к ним посторонние. А один и вовсе расположился в доме как хозяин. Водка была властями запрещена, питейные заведения в городе закрылись, а этот где-то доставал хмельное. Глупое, крикливое веселье.

Слава нехотя повернул к дому. Саня остановил его, сказал:

— Если хочешь, пойдем к нам.

— Нет, — ответил Слава, — не хочу Мишку одного с ними оставлять. — Слава был Санин ровесник, а Миша годами двумя младше. — Вот вернется отец… — прибавил Слава. — Перед ребятами стыдно.

— А чего тебе стыдиться? — сказал Саня. — Не твоя вина…

В воротах появился на костылях Миша.

Компания проследовала дальше. Слава, а за ним Вова с Васей пошли Мише навстречу.

…В воздухе лежали густые сумерки, когда Вова подходил к дому. Но он приметил в переулке, что начинался против дома, длинные тени. Присмотрелся. Узнал того, который час или два назад дрался с Саней. И еще троих с Тарасовской улицы. А с ними какие-то неизвестные… Значит, побитый привел их и они ждали: вот Санька выйдет на улицу… Или собирались выманить его?

Вова скользнул в калитку. Семья была в сборе, за столом. Илья крикнул с места:

— Явился наконец! Я тебе покажу, босяк, как приставать ко мне, когда я иду с барышней!

— Лучше бы ты ехал учиться, скоро занятия начнутся, — дерзко ответил Вова.

— Он не босяк, — сказал Саня.

— Ах, вон как они разговаривают! — Илья выскочил из-за стола.

— Не трогай его! — сказала мать, подымаясь вслед за Ильей. Она внимательно посмотрела на Вову и белыми своими руками стала ласкать его голову. — Умойся да сядь поешь, день-деньской в беготне…

— И верно, Илья, чего ты в Казань не едешь? — сказал Санька.

Илья сурово посмотрел на Саньку, но ничего не ответил. Он был не злой человек — Илья, и только казался братьям немного чужим.

— Я тебе, Владимир, больше не дам по улицам бегать, — сказала мать. — Тебе на лето задачки задали, ты их сделал?

— Сделал! — ответил он явную неправду.

— Все равно не пойдешь больше в контору. Проживем и без выручки твоей.

— Не пойду, — согласился он.

В этот день он не продал всех газет, «посолил» целую пачку. Ни в убийство на Агарянской, ни в новые подвиги Кузьмы Крючкова или воскресение несуществующего генерала Половцева, ни в прорицания Тэб больше никто не верил, и Алексей встретил Володю словами: «Ну что: лопнул твой банк? Разорение! Крах! Банкир пустил себе пулю в лоб!»

Вот и сейчас Алешка с легкой гримаской передразнил:

— «Прорицательница Тэб предсказывает…» Нашла дураков, они и слушают. Еще в газетах печатают. Что же она напрорицала?

— Она в январе напророчила, что в этом году война будет еще более кровавой, что осенью у русских будут успехи на фронте и в этом году умрет один из королей Европы.

— И умер?

— Не знаю. Что-то не помню.

— Много врешь, выдумываешь, вот у тебя все и перепуталось в башке. — И добавил презрительно: — Дура она, твоя Тэб. Мама могла бы на картах нагадать лучше.