Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

Еропкину и Аншутову случалось вместе выносить раненых из-под огня. И тут Еропкин, пожалуй, превосходил Аншутова в ловкости и быстроте, вследствие ли меньшего опыта у Аншутова или былого ранения, отдававшего у него болью в затылке. Однако это обстоятельство не уменьшало счет Аншутова к своему напарнику. Так как Аншутов зачислял Еропкина, подчас критиковавшего недостатки на фронте или в тылу, чуть не в один стан с буржуями, чиновниками и нетрудящимися всех рангов и мастей, то у него и не было для Еропкина никакого снисхождения, пусть Еропкин и потерял в войне семью. Лишь одно смущало Аншутова: наличие бывших офицеров царской армии в штабах. Но тут он старался утешить себя: дело временное, после рассчитаемся.

Наблюдая этих людей, Илья вспоминал своего брата Саню и думал о том, что Саня не успел как следует узнать гражданскую войну. Воспоминания о Сане, об отце вызывали в нем самом прилив злобы против неприятеля и мысль о возмездии.

Один-единственный день покоя, хотя бы и относительного. Небо посветлело, очистилось от дыма, от гари. Светит большое солнце. Бойцы, конармейцы сбивают снег с сапог, счищают грязь. У того, у другого пробежит по лицу улыбка. Откуда-то тащат доски, полешки, кучу угля. Закурился дымок над уцелевшей хатой, слабый уют напомнил родной дом. И оборвалось.

Злая весть студеным ветром пронеслась по заснеженной степи: белая рать не сгибла, не подохла на полях сражений да от тоски-неудачи, нет, из праха встает, вновь мчится на бешеных конях. Павлов против Павлова. Конная группа белого генерала Павлова смяла, оттеснила за проваленную реку Маныч кавдивизию Гая и 28-ю стрелковую начдива Азина, и сам славный начдив погиб от руки белогвардейцев.

На станции Торговая все задвигалось, забурлило беспокойно. Зимняя лихорадка охватила воинство. Отрывочные, на бегу, команды. И в свои подразделения бойцы — бегом, и даже по нужде — в спешке.

Началась новая перегруппировка войск. Новое непомерное напряжение ожидало и без того осатаневшего Фонарева и Илью Гуляева. 34-я, 50-я и 20-я стрелковые дивизии вместе с кавбригадой были срочно сведены в ударную группу, переданную в оперативное подчинение командования 1-й Конной армии.

В зимнюю морозную ночь на 19 февраля 1920 года, здесь же, на окраине Торговой, начался бой 1-й Конной и ударной группы против генерала Павлова. Белые совершили перед тем четырехдневный поход вдоль Маныча и много потеряли отставшими и обмороженными, но тем не менее дрались с примерным ожесточением. Редкие из боев Илья мог бы сравнить с этим. Такое же впечатление было у раненых, еще не остывших после горячки сражения. Эту обоюдную ожесточенность раненые словно приносили в чертах лица, в резкой отрывистости грубых фраз.

— Холодина! Ужасть! По всем конечностям охаживает! Война, знать, и на природу повлияла. Как ты думаешь, товарищ доктор?

— Белоказаки бешеные, хотя носы-то померзли за четыре дня!

— Шкуро били, Мамонтова били, а эти волки еще лютей!

Глухой голос из угла:

— Раненый зверь — он всегда лютей! У него ноет-свербит в нутре, он и мстит.

Если в иные минуты искусство Ильи было всего лишь искусством костоправа, то другие его операции, мгновенные, рискованные, оказывались на грани той магии, которая в условиях мирной, большой, хорошо оборудованной клиники вызывает шум и приносит хирургу почести.

Раненые поступали непрерывно, их не устраивали, их клали куда попало. А убитые…

Ночь шла над усталой землей, над стонущими курганами и неправдоподобно скачущими в предрассветной мгле всадниками, которые прочерчивали своими тенями светлеющую черту горизонта и грохались о промерзлую глину. Те, что выживут, будут впоследствии плакать от звуков «На сопках Маньчжурии», а сегодня они бредят, валяясь на койке или на полу сырого барака, рядом с мертвецами, которых не успевают выносить, среди крови, плевков, и в спертом воздухе над ними склоняется белый халат в красных пятнах, и мягкие сильные руки полусумасшедшего бессонного доктора мнут, тискают, стараясь задержать убегающую жизнь.

Где-то текут теплые реки, и плещет море, и дремлют в озерах крупные сомы. И медленно, тихо шелестят облака над горами, над проливами-заливами и каким-нибудь Константинополем…

Примолкли пушки, и самого боя на расстоянии не слышно было. Стороной промчались кони по мерзлой земле, мелькнули в порозовевшей дали всадники, пригнувшиеся к лошадиным гривам. Санитарные повозки едва пробирались по взрытой земле, раненые были полузамерзшие. Утро пришло жестокое, студеный ветер леденил кровь, и когда Илья выскакивал из барака, кожу на лице сковывало мгновенно. Санитары и повозочные, полуобмороженными руками стаскивая раненых, злобно матерились.

День ли, два ли длился бой… Конники спешивались перед деревянными строениями, с налету занятыми противником, а оттуда — пулеметные очереди. Позади белоказаков расстилалась голая степь с этой ужасающей вьюгой-гибелью, вот и держались до последнего за каждый дом.

Всему приходит конец. Затишье, которому не верилось. Белых оттеснили словно бы за черту жизни — в степь. Измученная и опустошенная конная группа противника по бескрайним снегам отступала в направлении к Среднему Егорлыку.

Ввалился, тяжело дыша, Фонарев. Прошел между ранеными, ища своих.

— Ты кого-нибудь оставь за себя, — сказал Фонарев. — Я звал тебя, а ты нейдешь.

Илья посмотрел на него удивленно. Фонарев махнул рукой.

— Говорю, комиссия такая назначена, Не знаешь, что ли?

С членами обследовательской комиссии Илья встретился в штабе ударной группы. В комиссии был и тот офицер Паничев, перебежчик, который вчера лупил красных, а сегодня с тою же охотой — белых. Молча они отправились на поле боя, в степь. Там уже пробирались по снегу какие-то люди.

Повсюду, сколько хватал глаз, — разбросанные тела. Кто — лицом в снег, кто — раскинув руки, глядя безответными глазами в присмиревшее небо; иные — лежа на боку, скрюченные, словно утомленные борьбой с тяжелыми сновидениями. Одного пуля догнала, другого мороз повалил. Здесь из-под снега торчит рука, там — нога, половина туловища… Ветер несколько поулегся. И над всем — бесконечность мертвого покоя. Из какой ветхой книги, из какой летописи это? И есть ли за горизонтом земля, по которой не разбросаны трупы?

Илья едва не наткнулся на молодого казака с открытым посиневшим лицом и русым чубом, шевелившимся от дуновения морозного воздуха. Юные застывшие черты вопрошали. О чем? И сколько Илья ни вглядывался — молодые лица вчерашних мальчишек. Были, тут кое-где и свои, красные казаки с звездочкой на шапке-ушанке, вырвавшиеся вперед и подбитые на скаку вместе с конем. Конские туши, в иных случаях придавившие вчерашнего неутомимого всадника, чернели на снегу, вздымались, словно порождение того же бессвязного сна.