Виктор Бакинский - История четырех братьев. Годы сомнений и страстей

Трудное, тяжкое чувство стеснило грудь Ильи. Ах, скорей бы выбраться! Если это и есть — истина, то как же нелегко ее согласовать с недавними его мыслями о добре, о долге жить для других… И почему за истиной должно тянуться столько жертв? И как разделить вину между всеми обыкновенными людьми, виновными разве лишь в молодости своей и незнании?

Степь дышала ему в лицо, и он забыл, зачем пришел. Снег да небо, морозный восходящий день — выбраться, только выбраться!..

Рассудок сказал ему: надо радоваться — победа! И верно. Могло быть хуже. Тут выбора нет.

Холод пронизал его от ног до головы. Он встряхнулся. Пошел к своим, где проваливаясь в снегу, а где перешагивая через трупы и обходя конские туши — одну с втянутым, другую с раздутым брюхом и лоснящейся шерстью.

День прошел в подсчетах, в складывании мертвых цифр. Солнце, утопленное в нахлынувших облаках, не слало ни луча. Илья, как и его спутники, проголодался, промерз до костей. Паничев заметил его, сказал:

— Около пяти тысяч убитых и замерзших. В иных местах чуть не навалом лежат. И тысячи две лошадей. Ничего себе жатва? — И сощурился, оскалив зубы. Настроения его было не понять.

Проходя мимо землянки, где, по его приметам, должен был находиться Фонарев, Илья заставил себя уторопить шаг. Не хотел он встречи с Фонаревым и его речей.

Фонарев учуял его приближение. Пряча в сукно башлыка обветренное лицо, вылез на свет божий.

— Зайдем, старина, не гнушайся, — отрывисто сказал Фонарев. — Ты угощал меня, сегодня я угощаю. Думали у казачишек водкой разжиться, да где там! Пустые фляги. Интендантский работничек пожаловал. На двоих по глотку хватит. Когда еще до своей полевой хирургии доберешься!

Землянку кое-как обогрели. Илья за годы привык: сколько бойцы ни жалеют своих и как ни жестока бывает схватка, найдут смешную сторону и в этом страшном деле. Так и сейчас делились наблюдениями последних дней: один боец чуть не целый день от своего коня увертывался — шут знает, что встряло в лошадиную башку, но только лошак все вертелся вокруг себя, норовя хозяина укусить; другой своего принял за чужого и уже хотел жмакнуть, да тут доброй памятью осенило… И Илья несколько отогрелся душой. Победа! Что бы с тобой сделали, доктор, те молодые казаки, взяв тебя живым?

А где она — причина всех причин — зараз не выведаешь.

Фонарева начальство дергало через посыльных, но он, прополоскав горло, все же пошел проводить Илью. Стало так тихо — невозможно было представить себе, что война не кончилась. Фонарев был задумчив, он устал за эти дни и отощал — не из-за нехваток, нет, кусок в горло не шел.

Издали они увидели Паничева, тот сделал знак рукой. Фонарев повернул обратно, а Илья, делать нечего, приостановился. И пошел с офицером рядом. Паничев заговорил об итогах обследования, а в глазах — неужто льдинки-слезы? Да думается, от мороза…

— Такого итога я давно не видел, — сказал Паничев и провел ладонью от лба к подбородку. Возможно, он проверял, не обморожены ли щеки.

— Никто из нас попервости не знал, чем будет гражданская война, — продолжал Паничев. — А все началось с августа 1914 года, с мировой войны, с безумия и глупости тогдашних правителей. Ворота в пропасть открыли, сволочи!

— Для одних — в пропасть, для других нет, — сухо сказал Илья.

— Кто это «одни» — написано в небесах, — заметно удерживая дрожь, с вызовом да и с отчаянием ответил Паничев. — Полегло много с обеих сторон. А мертвому все одинаково. Он обрел свой рай. — И, помолчав: — Одни воевали и полегли, другие того и не нюхали, а поднимаются наверх. Я знаю, думать не время, надо кончать войну и выползать из разрухи. Но смею вас уверить, молочных рек в ближайшем будущем не предвидится.

Илья не стал спорить.

Придя домой — полевой госпиталь стал его подвижным домом, — Илья чуть разбавил водой спирт и выпил залпом. Огнем обдало, прошло по жилам. Он пошел между ранеными. Кому одеяло поправил, кому подушку, с кем поговорил шепотом. И лег. Снилась степь, зимние ухабины и кровавые пятна на разбухшем снегу, и темное смятение, что колотится в груди.

Лишь одна клеточка в его хмельном сознании осталась незаполненной, и в этой клеточке отстукалось: всякий живет одним часом, и ты ищи е е!

Он с вечера отпросился у начальства. На рассвете полусонный возничий запряг конягу, и они покатили по хрусткому снегу в штабарм. Станичные дороги за ночь позанесло снегом. А кругом — пространство и пространство. Штабарм — тыловое местечко, тишь, сладкий дымок из труб. И дом — хоромина. Илья поднялся по каменным ступеням в сануправление. И пошел кружить по канцеляриям.

Плешивый писарь, за годы службы проклевавший глазами не одну сотню бумаг, долго ворошил списки, наконец сердито ткнул пальцем: да вот же она, лях вас возьми, полная фамилия и имя-отчество; в Десятой, в нашенской, в дивизионной санчасти! Это не рукой подать — до второго эшелона дивизии: и пехом не доберешься, и конем по такой погоде нескоро; а все же к каким хозсаням прицепишься и давай валяй, только на белых лазутчиков не напорись!

В Илье мигом накалился жар. Он забегал туда-сюда, чудом наткнулся на попутный броневичок и отпустил своего обозника-возничего.

Начальник сануправления обрадовался ему. Вот и хорошо, с вами отправим кое-какие медикаменты, сгрузите под расписку, главное, чтоб по дороге спирт не утек.

Он погрузился в броневичок, конечно одно название — броневик, а так — старая рухлядь с вмятинами по бокам, — и ящик на колени, ящик бьет по коленной чашечке, и в ногах ящик, и тебя бросает в этой чертовой машине из стороны в сторону…

Добрались с остановками засветло. Только сгрузили ящики, только сунул он бумагу с кудрявой подписью местного начмеда в карман — и к Верочкиной избе, к бараку. Машина пошла дальше и через час должна была ждать его на дороге, у поворота. Шофер был надежный, пока ехали сюда — поговорили, сдружились. Да и как шоферу не знать доктора — о докторе идет слава по всей дивизии, по санточкам, доктор к награде представлен! Не знали? А водитель все знает, на то он и водитель, недавно самого командарма возил!

Медлительный, угрюмоватый фельдшер, который вышел с Ильей из помещения, помялся, глядя себе под ноги.

— Только я вам вот что скажу: не ходите, зря.

Илья поднял брови…

— Тут заместитель командира полка — недавно замещает, может, временно… — сказал фельдшер. — Так он сегодня ординарца прислал за вещевым мешком медсестры. Он ей в своей избе место определил.

— В своей… избе… — ошалело повторил Илья. Его заколотило. — И она… согласилась?

— Зачем соглашаться, — рассудительно ответил фельдшер. — Напротив того: плачет. У меня, говорит, жених. И убежала. А спроси: куда? Неизвестно.