Франц Верфель - Правдивая история о восстановленном кресте

— Высокочтимый доктор Фюрст! — сказал он, наконец. — К сожалению, я подал вам плохой совет… И то, что этот совет терзает мою совесть, не поможет уже ни вам, ни мне… Но, к счастью, у вас венгерский паспорт… Возможно, Господь Бог замыслил распорядиться вашей судьбой и судьбой ваших ближних лучшим образом, нежели нашей… Ведь не раз бывало, что он в действительности укрывал в безопасном месте народ, которому некогда открылся, когда казалось, что хочет его наказать…

Доктор Аладар Фюрст посмотрел на священника долгим потерянным взглядом, столь взволновавшим и обескуражившим того, что он поспешил собственноручно помочь снести вниз отобранные раввином любимые книги.

Через час сборы были закончены. Инбихлер отобрал лучшее имущество изгнанников: не только ценную мебель и все серебро, но и все украшения женщин, ценные бумаги и деньги — ведь каждого из них, в том числе Фюрста, раздевали до рубашки и бесцеремонно обыскивали. Раввин перенес это унижение, усугублявшееся издевательскими насмешками молодчиков в коричневых рубашках, совершенно равнодушно, с отсутствующим видом, так что Феликс чуть ли не с досадой подумал: «Я бы постоял за себя!» Единственное, что Инбихлер пропустил без проверки, небрежным разрешающим жестом, были книги. Но поскольку Инбихлер выразился в том смысле, что «все должно быть в порядке» и что «немцы — это организованность», он сделал подробную опись всех задержанных вещей, отчего грабеж средь бела дня был возведен в ранг законной государственно-политической акции.

Петер Шох, усевшийся теперь рядом с водителем первого грузовика, бешено сигналил. Было четыре часа. До ночи оставалось не больше двух часов.

Штурмовики стали пинками и тумаками загонять свои жертвы на первый грузовик, где те кое-как разместились на полу. Только теперь малышам стало не по себе, и некоторые подняли пронзительный крик. Плотная толпа зрителей хранила гробовое молчание, и по любопытствующим взглядам нельзя было понять, одобряют или осуждают они происходящее. Парни Шоха уже завели свои мотоциклы. И тут капеллан Оттокар Феликс решительно шагнул к Игнацу Икбихлеру.

— Шеф, — сказал он и гордо выпрямился, — я не знаю, по приказу какого ведомства вы тут действуете и есть ли вообще какой-нибудь приказ, но обращаю ваше внимание на то, что если это ваша личная инициатива, то вы ответите за нее — завтра, послезавтра, позже — так или иначе. Всем известно, что эти люди живут здесь много веков подряд, и народ никогда на них не жаловался… В Вене и других больших городах, может быть, по-другому, но здесь это именно так… Вы их сильно напугали, шеф, это, как мне кажется, стоит наказания. Оставьте все как есть, и давайте все подождем законного решения еврейского вопроса!

Сморщенный человечек с лицом-гармошкой сладострастно затянулся сигаретой и выдохнул струю дыма прямо в лицо священнику:

— Только не напирайте, ваше преподобие! — прошепелявил он любезным тоном. — Очередь дойдет до всех. Господа попы вполне могут оказаться следующими. Мне это уже приходило в голову… Но если уж вы так обожаете этих жидов пархатых, можете сию минуту составить им компанию…

— Именно так я и сделаю, — сказал капеллан и разом прыгнул в грузовик, сам не зная, как ему пришло на ум это смертельно опасное решение. Но то было вовсе и не решение. То было действие, совершаемое, казалось, помимо его собственной воли.

Евреи изумленно смотрели на него. Одна только фрау Фюрст сидела на стуле, специально поднятом для нее в грузовик. Она держала на руках младенца, а муж ее в это время пробовал успокоить второго ребенка, крошечную девочку. Тогда капеллан посадил на колени старшего ребенка раввина, четырехлетнего мальчика, и начал его забавлять…

Взревел мотор. Мощный грузовик резким толчком рванулся с места, потому что вся дорога была в глубоких рытвинах. За ним ехала вторая машина. Сзади тарахтели мотоциклы штурмовиков.

Машины тряслись по дрянной ухабистой кружной дороге, огибающей большое Камышовое озеро, которого, правда, отсюда было не видать. Дорога эта ведет к Богом забытой таможне на венгерской границе. Отчего они не поехали по магистрали, ведущей к большому пограничному городу Хедьешхалом, осталось коварным секретом Петера Шоха. В первом грузовике, битком набитом измученными тряской людьми, никто не говорил ни слова. Когда капеллан Оттокар Феликс сделал попытку ободрить изгнанников, они слушали его с напряжением и расплывчатым взглядом глухонемых. Должно быть, уже проехали большую каменоломню, когда с наступлением сумерек от озера пополз густой удушливый туман, которого так суеверно боятся жители этой полосы.

Шох приказал остановиться всей колонне. Штурмовики слезли с мотоциклов. Раздался окрик:

— Всем сойти! Разгружай! Разворачивай машины!

В этом словно заколдованном дыму штурмовики бросились ко второму грузовику. Комоды, серванты, шкафы, бережно хранимая домашняя утварь, ящики со столовой и кухонной посудой, сброшенные с самого верха в дорожную грязь, трещали и разбивались вдребезги под издевательский смех. Раздались громкие жалобные причитания женщин. Вне себя от гнева капеллан схватил Шоха за руку:

— Что это значит? Вы с ума сошли?

Шох пихнул священника кулаком в грудь, так что тот покачнулся:

— А до тебя, поп несчастный, я доберусь еще до ужина! — захохотал он.

За домашним скарбом пришел черед и книг раввина. Аладар Фюрст бросился к ним, растопырив руки. Но когда Феликс наклонился, чтобы поднять хотя бы пару книг, ребе Аладар, как показалось капеллану, сделал рукой неподражаемо еврейский жест, выражавший смирение перед судьбой:

— Что с возу упало, то пропало, — пропел он себе под нос и свесил свою небольшую узкую голову на правое плечо.

— Влево от дороги вперед марш! — резко скомандовал Петер Шох.

И всех, топтавшихся в нерешительности, старых и малых, погнали в открытое поле. Никому не разрешалось отставать.

К старикам снисхождения не было, и к детям тоже. Если пара-другая еврейских сопляков сдохнет в этом марш-броске, тем лучше! Они были никто, люди полностью вне закона, чьих прав не защищала больше ни одна в мире государственная власть, недаром же правительства Англии, Франции и Америки не только не выразили решительного протеста, но, наоборот, поспешили заверить, было известно, что будут благоразумно воздерживаться от какого-либо вмешательства во внутриполитические дела. Всем нацистам, сверху донизу, от партийных руководителей до простого «подпольщика», что английский премьер Чемберлен со всей своей командой по-приятельски подмигивает им и с молчаливой благосклонностью взирает на борьбу с еврейским большевизмом (представленном в Парндорфе Аладаром Фюрстом). Не где-нибудь, а именно здесь и сейчас, в центре Европы, в мирное время, дело дошло до развлечения, с древности считавшегося геройским, к тому же дозволенного — настоящей, патентованной охоты на людей! Бодро-радостное улюлюканье горячило кровь! Возбужденные охотники тряслись от смеха, глядя на тени евреев, с пыхтением трусивших перед ними в тумане.