Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

— Ну что ж, попробуем этот. — Феликс тяжело вздохнул. — Он внесёт много перемен в нашу жизнь, может быть, даже вообще перевернёт её. — Феликс почувствовал, как Сесиль напряглась, и крепче обнял её. — Боюсь, что ничего нельзя поделать. Дорогая, нам придётся переехать на ферму к Шмидту.

Она охнула, и её глаза наполнились слезами.

— Прости меня, дорогая, — пробормотал он с несчастным видом, — но нам ничего другого не остаётся. Вот увидишь, это будет не так уж плохо... Шмидты — прекрасные люди.

Он помолчали, затем Сесиль спросила:

— Когда мы переедем?

Он заколебался, прежде чем нанести очередной удар.

— В течение рождественских праздников. — Он почувствовал, как её тело задрожало. — Я знаю, ты думаешь о детях. Нам будет трудно провести Рождество вдали от них. Но постарайся подумать о том, какое Рождество провели бы Шмидт и Танзен.

Она вытерла глаза ладошками, даже постаралась улыбнуться.

Ночью, когда они лежали, тихие и задумчивые, положив головы на одну подушку, и смотрели друг на друга, переживая момент, который они называли «последней минутой подведения итогов», Феликс спросил шёпотом:

— Силетт, ты не передумала? Ты всё ещё хочешь разделить со мной эту проклятую затею?

Она взглянула на него и медленно опустила веки. Её жест был жестом отчаяния и поражения — приспущения флага человеческого существа. Да, она пойдёт за ним повсюду, куда он захочет, потому что теперь ей было всё равно, она была готова следовать за ним, куда он скажет, будь то верный или неверный путь, идти за ним до конца...

В пароксизме страха, нежности и признания своего поражения она бросилась в его объятия, целуя его губы, прижимаясь к нему изголодавшимся телом. И в эту ночь, как и во многие другие, они нашли убежище от тревожных мыслей в безумстве ласк.

Они провели грустное, но не несчастливое Рождество на ферме, куда переехали три дня спустя.

Сесиль помогала Гертруде, жене Шмидта, накрывать на стол. И он, конечно, выглядел привлекательно и нарядно с украшениями из омелы и красных ягод, с оловянными подсвечниками и разрисованными вручную фаянсовыми тарелками. Гостей в этот вечер было за столом шестеро, если считать за гостя Гертруду, которая всё время бегала взад и вперёд — к своей печке и от неё. Феликс председательствовал, время от времени улыбаясь через стол Сесиль. Франц Танзен был тоже там, чувствуя себя не в своей тарелке в стоячем воротничке и воскресном костюме. Он тоже переехал на ферму, привезя с собой большую часть своих инструментов, и создал нечто вроде комбинации кузницы с каретным сараем в одной из пустых хозяйственных построек фермы. По предложению Сесиль была приглашена и Магдалена Клапп, не имевшая собственной семьи. Она придавала особую праздничность вечеру яркостью и элегантностью своего наряда — зелёного бархатного бального платья с золотой тесьмой, которое носила в качестве преданной фрейлины Анны Болейн [124] Болейн Анна (ок. 1507—1536) — вторая жена английского короля Генриха VIII, мать английской королевы Елизаветы I; предана суду и казнена по обвинению в супружеской неверности. и берегла как память о своём артистическом триумфе и как залог не выплаченного ей жалованья, когда владелец театра скрылся с деньгами труппы.

Хотя гости изо всех сил старались поддерживать оживлённый разговор, в голове каждого было слишком много дурных предчувствий, и веселье не было подлинным. Сесиль думала о детях, оставленных во Франкфурте, и своём доме в Лейпциге, всегда таком нарядном и оживлённом в это время года, а теперь безжизненном и тёмном под заваленной снегом крышей. Танзен вспоминал свою мастерскую, теперь закрытую, Шмидт — долгие годы с Гевандхаузским оркестром. Феликс думал об опасной авантюре, в которую он пустился. Все чувствовали, что сожгли все мосты, и этот рождественский обед знаменовал конец одного периода в их жизни и начало нового и непредсказуемого.

— Вчера я ездил в Линденан, — сказал Шмидт, когда обед подходил к концу. — У них там хорошее хоровое общество, и я сообщил им ваше предложение.

— И что они ответили? — спросил Феликс.

— Они очень заинтересовались. Видите ли, герр директор, им никогда не платили за пение, и они просто не могли поверить, когда я сказал им, что вы предлагаете жалованье профессиональных музыкантов. Это им понравилось, потому что в Линденане сейчас большая бедность.

Сесиль бросила на Феликса быстрый взгляд через стол. Вот почему он говорил, что этот план будет стоить много денег. Он пытался набрать хор из различных вокальных ансамблей, существующих поблизости от Лейпцига, и использовал самый простой, самый старый и наиболее убедительный аргумент в мире — деньги. Свои собственные.

— Естественно, — продолжал Шмидт, — некоторые испугались. Они сказали: «Посмотрите, что случилось с вами и Танзеном. Вы потеряли работу, а его каретный сарай закрыли, и теперь вы оба не работаете. То же самое может случиться и с нами».

— Так что же они вам ответили?

— Я объяснил им, что ничего подобного с ними случиться не может, потому что они живут не в Лейпциге и его светлость ни черта не сделает.

— Ах, такое ругательство в этом доме! — завопила фрау Шмидт от своей печки. — Да ещё в рождественскую ночь!

Старый флейтист на секунду придал своему лицу выражение раскаяния и продолжал:

— В конце концов они сказали, что некоторые из них придут на нашу следующую репетицию и затем решат, присоединяться ли им.

— Хорошо. По крайней мере они не отвергли нас.

— Я думаю, они придут, герр директор, и это даст нам семьдесят пять певцов, притом хороших.

— Будем надеяться.

Слово взяла Магдалена, которая слишком долго молчала:

— Я тоже поговорила с моими знакомыми сопрано. Естественно, кое-кто из них испугался.

— Как люди в Линденане, о которых я вам говорил, — заметил Шмидт.

Фрейлина Анны Болейн бросила на него испепеляющий взгляд:

— Кто из нас говорит — ты или я? — Он сгорбился под её взглядом, и, взмахнув рыжей гривой, она продолжала: — Как я сказала, кое-кто испугался, потому что до них дошли слухи о том, что их побьют, или что им поднимут налоги, или что их мужья потеряют работу, если придут сюда. Поэтому я спросила, не течёт ли у них в жилах тыквенный сок вместо крови, и сказала, что, наверное, матери родили их от зайцев, судя по их трусливым душонкам. Таким образом я ответила на все их возражения. В конце концов они признались, что им стыдно и они придут.

Она сопроводила последние слова выразительным жестом, словно хотела доставить всю группу заблудших сопрано прямо на обеденный стол. Миссионерские приёмы Магдалены вызвали у собравшихся смех.

— Отличная работа, — одобрил Феликс. — Но я боюсь, что эти угрозы реальны, и тебе лучше быть осторожной. Мне не нравится, что ты живёшь в Лейпциге одна, возможно, для тебя безопаснее пожить некоторое время здесь.