Пьер Ла Мур - За пределами желания. Мендельсон

Заручившись, наконец, неохотным согласием всей семьи, отец сразу же отправился во Франкфурт, путешествуя в своём привычном стиле, то есть с врачом, двумя секретарями, целым штатом поваров и прислуги, и по такому случаю с полным чемоданом дорогих подарков. Во Франкфурте он с должными формальностями познакомился с сенатором Сушеем, главой клана Сушеев и, подобно ему самому, банкиром. Они понравились друг другу с первого взгляда, и после этого всё пошло как по маслу. Отец был представлен фрау Жанрено и её дочери и сразу начал очаровывать их своими комплиментами и отличным французским, не забывая при этом всё замечать и делать определённые умозаключения. Дамы — особенно вдова пастора — действовали так же, и, когда выяснилось, что обе стороны произвели друг на друга благоприятное впечатление, двое банкиров начали переговоры о приданом, будущих наследниках и тонкостях заключения брачного контракта. Поскольку оба были умными, честными и богатыми, они быстро пришли к полному соглашению. После этого последовала официальная просьба руки фрейлейн Цецилии Софии Шарлотты Жанрено, которая была удовлетворена с большой радостью, и кульминацией стали официальный ужин и вручение подарков. Когда отец вернулся в Берлин, сделав крюк, чтобы заехать в Дюссельдорф, он привёз хорошие новости и восторженные отзывы о будущих новых родственниках своего сына.

Спустя три недели дамы Жанрено в сопровождении сенатора, неизменной Катрин и маленькой свиты слуг прибыли на Лейпцигерштрассе, 3 в двух забрызганных грязью экипажах. А затем произошло чудо — все друг в друга влюбились. Мама сразу же прониклась симпатией к maman Сесиль, два дня спустя они называли друг друга по имени, вместе вязали и обменивались воспоминаниями о своих детях. Сесиль завоевала сердца Фанни и Ребекки своей улыбкой. Сенатор Сушей оказался чертовски силён в шахматах и два раза подряд обыграл отца, что вызвало много ворчания и подтрунивания, но в конечном итоге только сцементировало возникшую дружбу. Даже бабушка Саломон, которая выглядела как символ укоризны в своём напудренном парике и сверкающих бриллиантах, наконец сдалась перед объединённой лестью Жанрено, Сушеев и Мендельсонов. Внезапно её проницательные, всё ещё красивые глаза заволоклись слезами, суровое лицо смягчилось, она прижала Сесиль к своей груди, поцеловала её в бровь и нежно погладила светлые волосы девушки. Это был драматический момент. Тем временем Фанни, быстрая как молния, бросилась к ногам бабушки, умоляя простить бедного дядю Джорджа в Риме. К всеобщему изумлению, бабушка объявила, что, христианин он или нет, её сын по-прежнему её сын и она хочет поцеловать его, прежде чем умереть. Таким образом, этот визит завершился апофеозом всеобщего примирения, этакой маленькой репетицией празднования, когда все рыдали в объятиях друг друга и целовались от избытка чувств.

И, венчая всё это, в феврале пришло письмо из Дюссельдорфа — официальное письмо с многочисленными печатями из красного воска, подписанное размашистой закорючкой мэра города доктора фон Уоррингена. Оно начиналось формальным заявлением о том, что почётные члены городского совета Дюссельдорфа, встретившись на специальной сессии, посылают самые тёплые приветствия герру Феликсу Мендельсону, проживающему на Лейпцигерштрассе, 3, в городе Берлине. Далее в письме сообщалось, что, поскольку нынешний герр директор Дюссельдорфского оркестра после многих лет преданной и славной службы уходит в отставку с первого дня приближающегося месяца октября, почётные члены городского совета, учитывая исключительные музыкальные способности вышеупомянутого герра Мендельсона, предлагают ему пост директора Дюссельдорфского оркестра вместе со всеми привилегиями, гонорарами, бонусами и особыми атрибутами вышеназванной должности, как-то: фиксированное жалованье в четыреста талеров в год, три связки дров и одна связка растопки, два бочонка обычного и один бочонок выдержанного рейнского вина, официальный титул городского капельмейстера, а также муздиректора.

— Как, ни камина, ни света? — Голос Сесиль вдребезги разбил его размышления, подобно камню, брошенному в оконное стекло. — Что ты делаешь в этой темноте?

— Экономлю деньги. — Это было сказано жалобным тоном страдальца в качестве укора её постоянным упрёкам в расточительности. — В конце концов, свечи очень дороги, а бедный капельмейстер, получающий четыреста талеров в год...

Она озабоченно цокнула языком, собираясь позвонить в колокольчик и вызвать прислугу, когда он окликнул её.

— Оставь этот колокольчик и сядь ко мне на колени, — попросил он, притягивая её к себе. — Дай мне посмотреть на тебя.

Он медленно обвёл взглядом её прелестное личико.

— Только двадцать лет, — притворно вздохнул он, — и уже видны следы одряхления. — Она попыталась освободиться, и ему пришлось схватить её за запястья. — Но теперь мы скованы узами святого брака, — решительный вздох, — и я воспользуюсь этим как можно лучше.

— Послушайте его! — запротестовала она, тщетно борясь с ним. — Мне не следовало позволять тебе сидеть на этой скамье! Maman была права. Никогда не узнаешь, что за человек твой муж, пока не кончится медовый месяц.

— Твоя maman обладает даром предвидеть очевидное. А теперь, будучи твоим господином и повелителем, я повелеваю тебе поцеловать меня.

— После того, что ты сказал? Никогда!

— Ты отказываешься поцеловать своего мужа? Да знаешь ли ты, что я мог бы засадить тебя в тюрьму за нарушение супружеского долга?

Она состроила гримаску и клюнула его в нос.

— Вы называете это поцелуем, фрау Мендельсон? У меня есть все основания отослать вас обратно в вашу деревню.

— Франкфурт не деревня, — горячо возразила она. — Это прекрасный город. Намного красивее Берлина и Дюссельдорфа. — Как красива была она, когда спорила! Её глаза сверкали, тонкие ноздри раздувались, юная грудь вздымалась в вырезе платья. — И люди там гораздо приятнее.

— Возможно, но они не умеют целоваться.

Он привлёк её к себе, нежно приподнял её лицо, прижался губами к её губам. Рот Сесиль был мягким и влажным, а тело обмякло. Он долго не выпускал её из своих объятий.

— Вот так-то лучше, — объявил он, словно ставя диагноз. — Но тебе нужно больше практиковаться. Я прописываю ежедневный урок.

Из таких глупых пустяков и состоит счастье. Для влюблённых всё является поводом к счастью.

— Кроме того, — продолжила она спор, — всё здесь намного дороже, чем во Франкфурте. Знаешь ли ты, сколько запросили за то, чтобы обить кресло? Четыре талера!

— Грабёж! — воскликнул Феликс с наигранным возмущением.

— Но я торговалась, и они сбросили двенадцать пфеннигов.