Тейн де Фрис - Рембрандт

Позади дома высилась огромная навозная куча, в ней рылась делая стая кур. Петух с красными, зелеными и желтыми перьями напугал Титуса своим важным видом; а когда он, разинув медный клюв, громко закукарекал, мальчик остановился на почтительном расстоянии. Титус предпочитал обходить стороной эту навозную кучу, когда направлялся в свинарник, где три свиньи коротали время в ожидании опороса; они валялись в грязи или, громко чавкая, с жадностью хлебали из старого корыта, в которое батраки то и дело подбрасывали корм. Если кто-нибудь швырял в свиней камнем, они коротко и пронзительно взвизгивали. Их хвостики колечком ужасно смешили Титуса.

В доме имелся угловой шкаф — бабушка называла его ларем. Там хранились медовые пряники, яблоки и золотисто-желтые груши; Титус подолгу простаивал у шкафа, бросая на него вожделенные взгляды. В конце концов служанка или бабушка, сжалившись над мальчиком, быстро совали ему в рот и в пригоршни лакомства и опять гнали на улицу. Детей по соседству было мало. Однажды, решив немного побродить, Титус попал на соседний хутор и до смерти перепугался, когда неожиданно на него, рыча, бросилась собака; к счастью, этот дикий зверь сидел на цепи, и Титус целым и невредимым выбрался с чужого двора. Но с тех пор он уже не отваживался пускаться в подобные путешествия. Вскоре возле широкой канавы, отделявшей владения бабушки от соседей, мальчик повстречался с соседскими детьми; они пускали кораблик, сделанный из деревянного башмака. И Титус, всегда носивший легкую кожаную обувь, пристал к отцу, чтобы тот купил ему деревянные башмаки. Бабушка поддержала его. Она послала Петруса в деревню за мастером, делавшим деревянную обувь. Мастер оказался маленьким старичком с бакенбардами и коротенькой бородкой. Он снял палочкой мерку с ноги Титуса, ножом нанес на кусок ивового дерева зарубки и пообещал вскоре принести пару крепких башмаков. Но Титус захотел сам пойти за ними. Через несколько дней он вместе с Петрусом отправился в деревню. Пока сапожник, сидя в своей мастерской, защищенной от внешнего мира лишь навесом, занимался окончательной отделкой деревянных башмаков, Титус смотрел, как каретный мастер на противоположной стороне улицы насаживал колесо на двуколку; раскаленное железо шипело, а в глубине сарая над пылающими под таганком щепками растапливалась смола. Подмастерье каретника что-то строгал за верстаком, утонув по колени в ворохе блестящих стружек. Титус восхищенными глазами наблюдал эту картину.

С гордостью явился он к бабушке в деревянных башмаках. Однако на другой же день он с непривычки очень устал от такой обуви: она была слишком тяжела для его быстрых ножек. Деревянные башмаки были отставлены и снова надеты старые. Зато у Титуса появилось теперь два кораблика, которые он мог пускать по воде: торговый корабль под защитой военного корабля, как научил его отец. Правда, кораблики были без снастей, но все же они так красиво покачивались на воде; их жалкая внешность нисколько не мешала живой фантазии Титуса. По вечерам, лежа в своей постели на чердаке, Титус часто смотрел, как внизу, на дворе, отец рисует бабушку или батраков. Там горел какой-то сильный огонь, и в игре красноватого света и теней лица батраков казались страшными рожами. Бабушка сосредоточенно вязала, быстро перебирая костлявыми пальцами спицы, и только время от времени всплескивала от удивления руками, глядя на то, что выходит из-под искусного пера художника.

Петрус и служанка вечерами обычно не показывались; почему они отсутствовали, Титус понять не мог; невдомек ему было также, почему они, встречаясь, стараются пройти как можно ближе друг к другу. А иногда парень хватал девушку и крепко обнимал ее; и опять же Титусу было непонятно, почему, когда они возились друг с другом, оба становились совсем красными и тяжело дышали. И все-таки они как будто сами искали случая повозиться и даже получали от этой возни удовольствие. Почему же, почему?

Было еще много вещей, непонятных для мальчика. Однажды Якоб спустил с цепи огромного быка и повел его из хлева на луг, где этот дикий зверь так наскакивал на коров, будто хотел их прикончить.

— Якоб, он ведь их искалечит, — крикнул батраку Титус.

А Якоб только глупо засмеялся. И Крейн, издали слышавший возглас Титуса, тоже заулыбался своим беззубым ртом; однако заметив, что Якоб собирается что-то сказать, он быстро сделал ему знак рукой, чтобы тот молчал.

Потом Титус смотрел, как мирно и величественно пасся бык вместе со стадом. Все это казалось мальчику странным и наводило на размышления; он заметил, однако, что взрослые ничему не удивляются, и утешался мыслью, что со временем и он узнает, почему Петрусу и служанке так приятно прижиматься друг к другу и почему черный бык набрасывался на послушных коров, а они и не думали убегать от него…

Настало время возвращаться в Амстердам. Лето было в самом разгаре; над роскошными лугами аисты щелкали клювами.

— Нам теперь нельзя надолго оставлять мать одну, — сказал Рембрандт. Старушка кивнула, и Титус, кроткий по природе, сразу согласился с отцовским решением.

В последний вечер, проведенный на хуторе у бабушки, Титусу разрешили подольше посидеть. Бабушка много рассказывала, и ночью мальчик долго не мог заснуть, возбужденный всем услышанным. Ему мерещились гномы, волшебники и какие-то чудовища с крыльями и совиной головой; они разговаривали хриплыми и страшными человеческими голосами. Ведьмы на помеле и драконы на огненных колесницах мчались мимо, оставляя за собой след в воздухе, — у маленького Титуса даже голова закружилась. Рядом слышалось ровное дыхание спящего отца. Мальчик прильнул к надежному отцовскому плечу, все еще содрогаясь от пережитых ужасов. Под утро он задремал. Когда же он проснулся, им сразу завладели мысли о предстоящей поездке на трешкоуте и о родном доме в Амстердаме, и он даже не простился как следует с обитателями хутора. Деревянные башмаки он оставил на хуторе, — ведь они ему больше не нужны.

На этот раз саквояж Рембрандта тащил на плечах младший батрак бабушки Петрус. Рисунки и тетради с эскизами художник пожелал нести сам. Он заранее предвкушал, с каким удовольствием будет работать; в деревне он сделал не одну сотню зарисовок — ландшафтов и людей. В работе над новыми огромными картинами, которые он уже мысленно представлял себе, эти эскизы принесут ему неоценимую пользу.

И вот они опять в городе.

После тишины и светлой зелени деревенской природы Титусу показалось, что он вступил в новый, вовсе не знакомый ему мир. Городская жизнь ошеломила его, он позабыл ее совершенно, а она снова настигла его. В страхе протянул он руку отцу, и тот нежно и крепко сжал его детские пальчики.