Руне Улофсон - Хёвдинг Нормандии. Эмма, королева двух королей

Хардекнут так обрадовался этому роскошному произведению искусства, что простил Годвину все и больше и слышать не хотел о мести. Эмма фыркнула при виде этой игрушки, но ничего не поделаешь: Витан сказал свое слово, и Годвин попытался помириться с новым королем.

Еще предстояло отомстить за дружинников, которых убили в Вустере. Дело для Вустера осложнялось тем, что преступление напоминало содеянное королем Кнутом в Роскилле: люди попросили убежища в монастыре, а их туда не пустили, загнали в башню и там убили. Хардекнут долго собирал войско по всей стране, которое возглавляли все его ярлы: никто потом не сможет сказать, что он вел себя опрометчиво и необдуманно! К концу следующего года войско, укрепленное дружинниками Кнута, направилось в Вустершир и бесчинствовало там, как хотело. Но убили они не очень-то многих, поскольку жители в основном разбежались. Четыре дня продолжалось разорение, а на пятый день подожгли город Вустер. Каждый из воинов едва тащил собственную добычу, и гнев короля стих.

Хардекнут, должно быть, много слышал рассказов о буйстве своего отца в молодые дни, подумала Эмма, услышав об еще одном злодеянии Кнютте.

Сивард, ярл Нортумбрии, был женат на дочери Эальдреда ярла из старинного рода, правившего в Берниции. После смерти этого, подчиненного Сиварду ярла, этот титул получил его брат Эадульф. Эальдред пал жертвой той кровавой вражды, которая со времен правления Этельреда свирепствовала между родами Утреда и Турбранда.

Эадульф был человеком короля Харальда и не хотел участвовать в разграблении Вустершира. Король Хардекнут питал к нему злобу поэтому и еще потому, что Эадульф не выказывал новому королю надлежащего почтения. Эадульф просто-напросто ответил, что он со своей стороны не видит причины для того, чтобы теперь сказать о Хардекнуте больше хорошего, чем высказал при жизни короля Харальда.

Многие пытались выступить посредниками между Хардекнутом и Эадульфом. В конце концов, король пригласил Эадульфа к своему двору, когда тот находился в Йорке. Эадульфу было предоставлено безопасное убежище, чтобы ему было нечего бояться.

Хардекнут же хотел иного. Он приказал ярлу Сиварду убить своего родственника Эадульфа. Что Сивард и сделал, отрубив голову дяде своей жены, и в благодарность за сей подвиг получил Берницию. Таким образом, Сивард стал единственным властелином земель между Хамбером и Твидом. Король считал, что он этого заслуживает, ведь он побил шотландцев и заставил их отступить обратно за пограничную реку… И снова Эмма тщетно бранила своего пропащего сына. Сколько раз она должна ему говорить, что христианские короли не нарушают законы и клятвы!

Хардекнут, как обычно, только засмеялся.

— Вероятно, ты имеешь в виду, что ни один христианский владыка не делает этого в открытую, а только когда никто не видит и не слышит?

В конце концов ей ничего не оставалось, кроме как вздохнуть и рассмеяться вместе с ним: разумеется, Кнютте прав. Но все же она не могла не посоветовать ему в будущем совершать подобные дела втайне…

Дома в Дании Хардекнут посадил наместником двоюродного брата Свейна сына Эстрид. После двенадцати лет на шведской службе Свейн все-таки вернулся в Данию. Его прозвали «женолюбом», поскольку у него было девятнадцать детей. Правда, только один из них считался законнорожденным, да и тот умер в раннем возрасте. Женат он был на Ютте, одной из дочерей короля Энунда Якоба. Со временем он опять женился — на вдове Энунда, Гуннхильд, а в конце концов — на еще одной вдове, супруге Харальда Сурового Норвежского, Торе. [53] Многие писатели и исследователи придерживаются иной точки зрения. Они считают, что Свейн был женат на другой жене Харальда Сурового — княжне Елизавете, дочери Ярослава Мудрого

Король Энунд Якоб, как мы видели, был вынужден поделиться властью над Швецией с королем Кнутом. Но Хардекнут этой чести не удостоился. Даже если он и пытался всех заверить, что тоже является «конунгом свеев», но монеты, которые подтверждали это, чеканились не в Сигтуне, а в Лунде…

Свейн был тщеславен, как его отец, и Эмма догадывалась, что совладать с ним будет не просто, теперь, когда Кнута больше нет на датском троне. Не было полной уверенности в том, что Магнусу датский трон достанется без боя! Даже если Кнютте все еще двадцать с небольшим, и он мог бы еще прожить по крайней мере столько же, детей у него нет, и не заметно, чтобы его тянуло к женщинам. Эмма боялась того дня, когда она услышит слухи о том, что Кнютте больше тянет к мужчинам. Так обычно часто говорили про неженатых мужчин.

Эмму радовало то, что Харальд сын Торкеля пользовался благосклонностью Свейна Эстридссона, и ему давались все более важные поручения. Это обрадовало бы и Торкеля в той же степени; жаль только, что… Эмма почувствовала прилив гордости; Харальд сын Торкеля — воспитанный молодой человек со всеми хорошими качествами, которые могли бы желать родители. Порою Эмма ощущала себя его матерью и даже отцом; ее утешало, что, по крайней мере, одного ребенка ей не удалось «испортить». Двойной радостью было то, что Харальд был женат на племяннице короля Кнута, еще одной Гуннхильд.

Кроме Винчестера Эмма должна была заботиться о всех своих угодьях и «делах». Многие из ее цветущих земель пришли в упадок во время ее ссылки. Управляющие оправдывались тем, что не было средств: ведь король наложил арест на доходы Эммы.

Когда она услышала это оправдание в первый раз, то взвилась до потолка:

— Я же писала тебе, дурак последний, чтобы ты обратился к купцу Симону в Лондоне! — кричала она.

Управляющий пожал плечами: читает он плохо, наверное, он не понял, к тому же не знал, где искать купца Симона.

Может быть, хуже всего было то, что он опять купил рабов…

После этого в других хозяйствах Эмма не спорила и просто меняла управляющего, если требовалось. Постепенно она поняла, что она только кормила бы Альфиву, если бы могла сорить деньгами в Англии, находясь в это время в чужой стране. И когда она разговаривала с купцом Симоном, он с гордостью показал, что за это время деньги ее настолько приумножились, что она сможет все восстановить, и у нее еще останется.

— Очевидно, только ты думал, что я вернусь, — сказала Эмма Симону. — И все же ты не из моего народа.

Симон смиренно склонил голову. Он привык, что его не считают англичанином, хотя он родился здесь, в Лондоне.

Однажды, когда Эмма сидела дома в Вульфсее и занималась счетами, ее приехала навестить матушка Эдит. Они не так часто общались, и Эмма поняла, что у Эдит важное дело.

Эмма радостно встала и обняла настоятельницу. Эдит состарилась: по другим можно видеть, как стареешь сам…