Эрик Нойч - Встреча. Повести и эссе

Зашел спор о Руссо, о всех «за и против» тех весьма беспечных отношений между полами, которые царят у диких народов, и в конце концов согласились на отрицании так называемой морали христианской цивилизации.

«Вот видите, мсье профессор, — сказал Ребель, с наслаждением смакуя своими толстыми губами ухваченный вилкой белый кусочек, — ничто так не возбуждает интерес настоящего мужчины, как разговор о женщинах. О вашей жене мне всегда говорили как о необыкновенно образованной и остроумной даме. Известно, что вы безумно любили ее. И что же? Не терзайте долее мое любопытство. Что побудило вас расстаться с ней, коли не было недостатка в том Нечто, которое мы тут хвалили у обитательниц Южных морей?»

Возможно, сказывалось действие вина. Госпожа Дорш, сидевшая рядом с Ребелем, нагнулась к нему и прошептала что-то на ухо, потом захихикала и сказала вслух: «А произошло все, гражданин председатель трибунала, самым естественным образом — и виной тому маленькая да славненькая вдова Бёмер…» Форстер внезапно ощутил пресный привкус во рту. Ему нужен был свежий воздух. Он встал из-за стола, вышел в соседнюю комнату, открыл окно и глубоко вздохнул. И вдруг — какой фантастический вид открылся перед ним! Над крышами, позолоченными косыми лучами заходящего солнца, поднимались купола Нотр-Дама и, насколько хватало глаз, тянулись улицы и набережные, ярко освещенные, хотя вечер только-только начинался. Пирамиды и гирлянды из бесчисленных лампочек прорезали темные купы оголенных платанов и каштанов и отражались в водной глади Сены. Народ, собравшийся на обоих берегах реки, пел и танцевал при свете огней. Форстера подивило, что у Мерлина де Тионвилля была такая, явно для привилегированных, квартира. В этом он намного превосходил и самого Робеспьера, первого человека республики, жившего в нескольких улицах отсюда, на Сент-Оноре № 400, у столяра Дюпле.

Каролина?

Она переехала к нему. Тереза предоставила своей подруге детских лет угол в их доме, и даже спальню, это было еще до ее отъезда, потом, в декабре, она написала Каролине письмо, которое, разумеется, знал и Форстер: «Люби и заботься о Ф. и не думай, что до весны положение изменится. А до того времени можно позволить себе много приятного…»

Каролина любила его давно уже, и он знал об этом. Но тут ему были предъявлены доказательства, на какие только способен человек. Она будто изголодалась. А началось все еще в 1779 году, в сочельник. С первой же встречи, сказала она. Ей только что минуло пятнадцать. Форстер приехал из Касселя — молодой человек, проживающий в Англии, которого много печатают и много читают, прославившийся уже и в Германии своей книгой «A Voyage Round the World» [31] Путешествие вокруг света ( англ .). . Это он совершил кругосветное путешествие под парусами, и всяк желал поглазеть и поудивляться на него, — молодой парень с отважным, хотя несколько и подпорченным оспой лицом, побывавший на всех морях и континентах. Он запросто входил в салоны князей и вел себя непринужденнее и горделивее, чем кто бы то ни было в его возрасте. От него словно исходило некое стоцветное романтическое сияние, некий флер непререкаемости Антарктики. И вот, впервые придя в гости к ее отцу, ориенталисту Михаэлису, он подарил девочке пеструю ткань, привезенную с Гаити.

Вошел Лекуантр, спугнув его мысли. «Пожалуйста, гражданин Форстер, окажите нам честь…»

Форстер вернулся — и сразу же раскаялся.

Ибо едва он сел за стол, как Дорш вновь приступила к нему: «И что же, вы ничего не слышали о том, что сразу после падения Майнца, жены Ведекинда и Форкеля, а также Каролина были взяты под стражу и заточены в крепость Кёнигштейн, где находились в пресквернейших условиях?»

«Что вы все пытаетесь меня уязвить, мадам. Ведь я вовсе не осел, за которого вы меня принимали в Майнце». Он сказал это быстро и по-немецки, чтобы французы ничего не поняли, особливо Ребель, прилежно обхаживающий располневшую, но все еще видную даму.

Она замолкла с обиженным видом, а он подумал: мы-то здесь все прекрасно знаем, насколько разных мнений вы придерживались тогда.

Однажды взбунтовались крестьяне близ Грюнштадта. Взбунтовались, отказываясь платить новые контрибуции, наложенные Кюстином — ему был необходим фураж для армии, — они были так же тяжелы им, как отмененные после французской оккупации подати и десятины. Дорш явился от генерала и на заседании административного совета объявил о его намерениях, одобренных тремя комиссарами Конвента, а именно Мерлином, Ребелем и Хаусманном. В Грюнштадт направлялся отряд французской национальной гвардии в сопровождении нескольких членов административного совета, включая Форстера как наиболее известного и популярного среди них. Эта миссия должна была или ублажить крестьян, или в случае необходимости разогнать их по домам силой оружия. Форстер начал немедленно протестовать, и поддержал его только Феликс Блау, бывший при курфюрсте профессором теологии и наделенный большим ораторским даром. Они вдвоем предлагали совсем другое, тем более что знали, кто подзуживал крестьян: а именно графы Лейнинген-Вестербург, оставшиеся в своем замке. Форстер и Блау требовали восстановления майнцской гражданской милиции, чтобы послать один из ее контингентов в Грюнштадт — не для боевых действий, а для переговоров — и воздействовать на крестьян политическими аргументами, исходящими от немцев же, а не устрашением, исходящим от французов, тогда удалось бы превратить бунт в противоположность — в манифестацию симпатии к новой и свободной государственной власти.

Своим решением Мерлин склонил чашу весов в пользу плана, предложенного Форстером.

Холодным, потрескивающим от мороза февральским днем они поскакали в Грюнштадт с отрядом милиции и лишь несколькими национальными гвардейцами.

Но уже в воротах города их встретили крестьяне. Мирным предложениям они не поверили, опасаясь репрессий. Дошло до столкновений, раздались и выстрелы. У французов были ранены лейтенант и солдат. Тем временем в замке, целы и невредимы, отсиживались оба графа, зачинщики беспорядков.

Форстер отдал приказ построить баррикаду и послал за подкреплением. Тяжело пришлось бы ему, если бы правы оказались Кюстин, Хаусманн, Ребель и Дорш, а не он. Тогда он решился: вместе с Блау и десятью добровольцами ворвался в замок. Несколько дверей и окон были выбиты, и атака закончилась только в княжеском будуаре. Там они слезли с седел, предоставив лошадям топтать балдахины и занавески.

Граф Готхольд, хоть и обнажил клинок, но заметно дрожал, когда они ворвались к нему — гневный и на все готовый Блау, маленький чернявый капитан Ленен и Форстер.

Форстер сказал: «Именем закона вы арестованы, гражданин Лейнинген».