Джалол Икрами - Двенадцать ворот Бухары

— Ты, потерявший дорогу сын байсунского казия, ты ведь ел хлеб-соль в нашем доме! Не стыдно ли тебе и не грех ли просить, чтобы я поставила свою печать под этой лживой бумагой?

Сын байсунского казия увидел, что хитростью и обманом не подойдешь к этой старухе; он никак не предполагал в ней такого ума и проницательности.

Поэтому он сказал серьезно:

— Это не лживая бумага.

Справедливость твоей власти и заботу о подданных еще надо проверить. Оттого, что ты говоришь «халва», во рту сладко не будет.

— В воззвании надо это сказать

— А раз надо, значит, и можно! — пренебрежительно засмеялась мать эмира.

Асад уже готов был признать себя побежденным и уйти ни с чем. Но мать эмира заговорила по-другому и сама вывела его из затруднения.

— Ты мне сказал — и это правда, — что воины газавата разошлись по всему Бухарскому эмирату, каждый со своим маленьким отрядом воюет отдельно и их легко победить. Это нехорошо. Если ты хочешь их соединить, если ты не пожалеешь жизни для восстановления власти эмира, я могу дать тебе в руки такую грамоту, которая имеет силу перстня Сулеймана! Хочешь?

Это смелое и неожиданное предложение озадачило Асада — он не ждал его от невежественной старухи, доживающей свой век. Он подумал минуту и сказал:

— Под нашим воззванием нужно поставить вашу печать… ведь мне для этого и разрешили войти к вам и говорить с вами, иначе не позволили бы. А вот перстень Сулеймана, конечно, другое дело. Скажу вам, государыня-матушка, что вы с вашей проницательностью угадали сокровенную тайну моего сердца, но я верю, что она останется между нами. Сейчас моя единственная цель — собрать борцов за веру, объединить их. Если бог даст мне силы и вы, госпожа, благословите меня, я возьмусь за это дело.

— Ну ладно, я поставлю печать под твоим воззванием, — сказала мать эмира. — Но не показывай его курбаши Джаббару или кому-нибудь из крупных военачальников — они не поверят. Приходи завтра в это же время, я дам тебе совсем другую грамоту, ты будешь доволен. Но ты должен быть верен тому, что обещал, а то бог тебя накажет — погибнешь!

— Очень хорошо! — сказал Асад, думая про себя: «Ты только приложи печать и дай мне обещанную грамоту, остальное я уж сам знаю». Вслух он сказал — Конечно, я буду верен обещанию Но завтра прийти я не смогу, не пустят… ведь меня могут заподозрить.

— Я напишу письмо Мирзо Муиддину, а завтра ты принесешь ответ от него.

— Хорошо, — сказал Асад и стал ждать письма. Мать эмира обратилась к Оймулло Танбур:

— Пиши! «Мирзо Муиддинбай! Мы довольны вашим гостеприимством, под сенью вашего покровительства мы живы и здоровы. Частокол ружей, поставленный вокруг Коплона, укрепляйте, а то как бы мы не убежали… Ну ладно, ваша воля! Если хотите быть милостивым, пришлите мне с подателем сего письма весточку о здоровье эмира Алимхана. Будет неплохо, если добавишь к этому корзинку гранатов.

Завтра буду ждать ответа. Государыня-мать».

Оймулло написала письмо и отдала его матери эмира. Та поставила печать и передала Асаду.

— А воззвание? — спросил Асад.

— Ах да, воззвание… — насмешливо сказала старуха и тоже поставила под ним печать.

Асад взял воззвание, поблагодарил и удалился. Тогда Оймулло Танбур обратилась к старухе.

— Государыня, — сказала она, — разрешите теперь и мне пойти домой. Мой муж, Тахир-ювелир, совсем истомился от тревоги за меня.

— И ты убегаешь?

— Я буду приходить навещать вас.

— Если не придешь, я напишу Мирзо Муиддину, он пошлет солдат, приведут под конвоем.

— Бог даст, в этом не будет нужды.

— Ладно, иди, разрешаю! Но сначала напишем нашу грамоту, приготовь перо и бумагу.

Оймулло поклонилась, вышла и вздохнула с облегчением.

Осенние ночи в окрестностях Бухары бывают иногда холодными. Особенно холодно на открытой равнине у моста Мехтар Косыма. От реки Зеравшан дул резкий ветер, заставляя дрожать легко одетых людей. На четыре-пять верст кругом не было ни деревца, ни кишлака, ни какого-нибудь жилья. Лишь около моста стояло несколько караван-сараев, лавки и два или три глинобитных двора, в которых тоже не было деревьев.

За мостом, слева у дороги, ведущей в Гиждуван, в низине у берега лежали люди, вооруженные винтовками и револьверами, все они дрожали от холода.

— Наим, а Наим! — сказал один из них. — Эта стужа от реки или воздух холодный?

Наим ничего не ответил и взглянул на дорогу. По ту сторону моста едва можно было различить темные тени домов и лавок, но ни на мосту, ни в степи не видно было никого. Ни звука не было слышно, только плеск воды внизу, в реке.

— Наим, а Наим Перец! — опять сказал тот же человек. — Что ты ничем о не говоришь?

— А что говорить?

— Ты тоже дрожишь, как я?

— Нет!

— Почему же я дрожу страха! Другие захихикали.

— Что вы смеетесь? — сказал первый. — А разве вам не страшно? Слил Акрам, заткнись! — сказал угрожающе Наим. — А не то… что сделаешь?

— Пойду к Махсуму, он тебя накажет.

— Твой Махсум лежит себе и нежится в теплом караван-сарае, а мы вот должны караулить дорогу! И меня же хотят наказать!

Даже нельзя между собой поговорить!

— Если хочешь болтать, так давай потише, проклятый, — сказал Наим. — Какой же ты разбойник, если не боишься, что добыча ускользнет?

— Я не разбойник, я охочусь за разбойником!

— Да неужели? — сказал кто-то насмешливо, и все засмеялись.

— Чего смеетесь? Разве не так? Говори, Наим Кого мы караулим на дороге? Разве Махсум не сказал, что какой-то басмач увез девушку с матерью и должен здесь проехать, а мы должны выручить пленниц?

— Правильно, — сказал Наим и улыбнулся, но в темноте никто не увидел этой улыбки.

— Постой, но ведь басмач, конечно, не один же будет? Если их будет много и начнут стрелять, что нам делать?

— Не мужчина тот, кто не сумеет убежать, — сказал кто-то.

— Мы тоже начнем палить? — спросил другой.

— Не беспокойся, — сказал Наим. — Едут только трое.

Долго сидели они и ждали, но никто не появлялся на дороге. Наконец на востоке уже посветлело. Тогда Наим встал, потянулся, расправляя затекшие руки и ноги, и сказал:

— Сидите и разговаривайте, чтоб не заснуть. Я схожу узнаю у Мах-сума.

Наим внимательно осмотрелся, вышел на дорогу и пошел через мост. Стало еще холоднее, ветер свистел на мосту. На темном фоне неба низенькие строения за рекой казались Наиму обломками горы; черные, как сурьма, они преграждали путь.

За мостом, по обе его стороны, были две чайханы с навесами, с суфой и деревянными кроватями, за чайханами слева и справа — лавки галантерейщиков и бакалейщиков, а за ними — крытые въезды и караван-сарай. Посредине, таким образом, получалась широкая улица, по которой должен был проехать всякий, кто направлялся из Бухары в Гиждуван. Наим Перец дошел до конца моста, когда во дворе чайханы закричал петух, и сейчас же чей-то грубый голос спросил: