Лев Демин - Каторжник император. Беньовский

Беглецов удивили не виданные ими в северных морях летучие рыбы. Они целыми стайками выпрыгивали из воды, взмахивая крыльями-плавниками, проносились над волнами и ныряли в морскую пучину.

Вдруг небо стало хмуриться и налетел шторм. Надежда на спокойствие Тихого океана никак не оправдалась. Шторм был жестоким, яростным, судно швыряло, как лёгкую щепку, с одного гребня волн на другой. Опасаясь, как бы разбушевавшаяся стихия не выбросила галиот на берег или на прибрежные камни, Чурин увёл корабль подальше от береговой черты, в открытое море. Потом канцелярист Рюмин скажет в своих записках: «Июля 2-го сделался шторм, который, продолжаясь с неимоверной жестокостью, грозил нам опасностью потонуть в морских волнах». Временами казалось, что «Святой Пётр», сбитый водяным валом и накренившийся набок больше критического предела, уже не сможет обрести нормальное, вертикальное положение и пойдёт ко дну. Забившиеся в трюме и по каютам люди шептали слова молитвы и испуганно вздрагивали, когда волны, словно тяжёлый всесокрушающий таран, бились о борт судна. Но искусство опытного штурмана, уверенно державшего в руках штурвал, победило стихию. Чурин сделал, казалось бы, невозможное и вывел корабль из шторма, правда изрядно потрёпанный, с изодранными парусами. На ходу приступили к ремонту такелажа, починке парусов.

Седьмого справа по ходу судна показался остров с большим прибрежным селением на его берегу.

— Бросай якорь, — приказал Беньовский. — Кончились запасы пресной воды. Да и провиант пополнить надо бы.

В каком именно пункте Японии бросил якорь галиот «Святой Пётр», плывший теперь под голландским флагом? На этот счёт и сам Беньовский, и канцелярист Рюмин дают невнятные свидетельства, сообщают нам явно искажённые географические названия и неточные указания долготы и широты. Из японских источников мы узнаем, что Беньовский посетил небольшой остров Танегасима, или Тасима, у южного берега острова Кюсю.

Под вечер галиот бросил якорь в виду прибрежного селения. Утром следующего дня, когда рассеялся туман, с верхней палубы хорошо просматривались строения, все деревянные, под соломенной или дощатой крышей. Среди них выделялось своими необычными формами и более внушительными размерами лишь единственное каменное сооружение с выгнутой остроконечной крышей, по-видимому храм. У причала теснились лодки, а на берегу столпился народ, взиравший с любопытством на иностранное судно. Какие-то люди, одетые почище других и вооружённые саблями, должно быть чиновники или полицейские, суетливо размахивали руками и делали энергичные жесты — мол, убирайтесь вон.

— Гонят нас. Требуют, чтобы мы шли в море, — сказал Чурин.

— Как бы не так, — ответил Беньовский и приказал спустить байдару и отправиться на берег Винбладу и Степанову. — Установите контакт с местными начальниками. Пригласите их на судно. И помните, вы голландцы, идёте в Нагасаки.

— На каком же языке мы станем общаться с японцами? — спросил Степанов. Ни он, ни швед Винблад, да и никто на судне голландского языка не знали.

— Образованные японцы могут знать латынь. Но вряд ли на этом островке такие знатоки найдутся.

— То-то и оно, — сказал, покачав сокрушённо головой, Степанов.

— У меня, кажется, есть неплохая идея, — сказал Беньовский и обратился к Чурину: — Не найдётся ли в вашей судовой команде человека, ходившего на промысел на Курилы и жившего среди айнов?

— Есть один такой, камчадал. Превосходно гутарит по-айнски.

— Возьмите на всякий случай сего камчадала в качестве толмача. А вдруг здесь найдутся японцы, жившие на Мацумае среди айнов?

Когда байдара подходила к берегу, толпа японцев ещё более засуетилась, заволновалась, замахала руками и загалдела. В нестройных возгласах: улавливалась явная угроза. Когда же нос байдары упёрся в причал, подбежали несколько дюжих парней, стараясь помешать непрошеным гостям выйти на берег. Степанов, а за ним Винблад и камчадал-толмач всё же выпрыгнули с байдары на причал и решительно направились к селению. Они шли, окружённые плотным кольцом японцев, которые не трогали их и не задирали, а лишь враждебно и угрожающе выкрикивали какие-то слова. Простолюдины были в коротких широкополых кофтах тёмных расцветок, босоногие или в деревянных сандалиях на высоких каблуках-подставках. Несколько человек выглядели побогаче — должно быть купцы или священнослужители. Они были облачены в тёмные узорчатые кимоно, перевязанные широким поясом. В кимоно одевались и женщины. Среди них выделялись две-три, как видно из богатого сословия, с набелёнными лицами. Их причёски представляли собой замысловатые, смазанные блестящим лаком сооружения, украшенные огромными шпильками-спицами с разноцветными набалдашниками. В толпе сновала, как водится, любопытная детвора, босоногая, крикливая.

Толпу внезапно угомонили два пожилых японца в шёлковых кимоно серо-стального цвета, должно быть местные должностные лица. Их знаками отличия служили изогнутые мечи за поясом с длинными рукоятками, обвитыми шнуром. У обоих японцев было выбрито темя, что придавало им глубокомысленный вид. Один из чиновников произнёс несколько слов спокойно и властно. Толпа моментально притихла и расступилась. Тот же чиновник сказал что-то с приветливой улыбкой прибывшим, очевидно, произнёс небольшую приветственную речь, и выразительным жестом пригласил их следовать за собой.

Они шли по чистой и опрятной улице селения. Их провожали любопытными взглядами жители, стоявшие в дверях домов. На лотках перед раскрытыми настежь лавками громоздились разные товары: рыба, фрукты, керамическая посуда. Они подошли к дому, который выглядел поболее и позажиточнее других. Перед домом был разбит маленький садик с карликовыми деревцами и водоёмом, в котором плавали золотые рыбки. Дорожки садика покрывал слой мелкого гравия. Старший из чиновников, видимо мэр или староста селения и хозяин дома, раздвинул створку двери, и японцы с гостями вошли внутри помещения. Они очутились в просторной комнате, совершенно пустой. Её пол был выстлан соломенными матами-циновками, стены оклеены светлой бумагой. Японцы оставили у порога сандалии и что-то сказали гостям. Те, по примеру хозяев, также разулись, оставляя обувь у входа. Хозяин подошёл к глухой стене и раздвинул её. Стена состояла из деревянных рам, обтянутых бумагой и свободно передвигавшихся в пазах балок.

Во второй комнате на циновках пола лежало несколько плоских шёлковых подушек, заменявших, как видно, мебель. В углу стояла фарфоровая ваза с букетом цветов да на стене висел какой-то пейзажный рисунок в рамочке. Вот и вся обстановка. Хозяин гостеприимным жестом пригласил гостей рассаживаться на подушки. Гости повиновались, ощущая неудобство от непривычной позы. За ними последовали и хозяева.