Дмитрий Федотов - Хозяин урмана

– Хворый?!

– Не… Шустрый. Велено взаперти держать, не то стреканёт…

Остановились перед клетью возле самой двери. Солдат поднял повыше факел, и Колобов разглядел лежавшего на лавке парня.

– Вставай, ощелыжник! – грозно рыкнул караульный.

Парень медленно повернул голову, прищурил и без того узкие, раскосые глаза, снова отвернулся.

– От ведь харя остяцкая! – рассердился солдат, гремя ключами. – Ну, я тя щас!..

– Погодь, служилый, – остановил его Никита и повернулся к клети: – Слышь, паря, я урядник Колобов. Приехал в Томск по особому поручению, и господин комендант поставил мне тебя в провожатые. Сказал, что, ежели верно послужишь, он с тебя вину сымет.

Никита выжидательно замолчал, наблюдая за реакцией остяка. Тот с минуту лежал без движения, потом вдруг вскинулся, да так стремительно, что враз оказался у прутьев клети.

– Правду говоришь, казак? – Черные глаза, будто когтями, впились в лицо Колобова.

– А пошто мне лукавить? Я за делом тут, а не в шутку.

– Ну, тогда давай, выпускай меня! – рассмеялся парень, широко взмахнув руками.

– Не можно без разрешения! – заартачился караульный, но Никита цыкнул на него, пообещав нажаловаться коменданту.

Тогда, снова побряцав ключами, солдат открыл клеть и с видом оскорбленного правосудия направился к выходу. Колобов хмыкнул и махнул заключенному:

– Пошли, паря.

Оказавшись на залитом солнцем дворе, остяк радостно улыбнулся, воздел руки к светилу и забормотал что-то на своем наречии. Никита ему не мешал, приглядывался. Парнишка крепкий, жилистый, порывистый в движениях и в то же время необычайно гибок. Да и походка его показывает, что человеку много приходится ходить по бездорожью. Может, в самом деле – лесной?

– Слышь, паря, – дождавшись окончания молитвы, заговорил Колобов, – я тебе откроюсь. Послали нас отыскать несколько беглых староверов. Они, понимашь, всем гамузом сюда, к вам, драпанули, как узнали, что про их темные делишки известно стало…

– А чего натворили-то? – посерьезнел остяк.

– Знамо что – колдовство черное да обряды охальные. Супротив нашей веры христовой злое дело замышляли.

– Брось, дядя!.. У нас тут, почитай, кажный второй – колдун. А кажный первый – нехристь.

– То-то и оно!.. Но у меня приказ: найти тех бегляков и спровадить по назначению, на Зерентуйские рудники. Чтоб, значит, трудом праведным вину свою искупили… Ну, так что, подможешь исполнить?

– Подмогу, дядя, – помедлив, кивнул остяк. – Обещал уже…

– Вот и ладно, – с облегчением вздохнул Колобов. – Звать-то тебя как?

– Кёлек.

– То по-вашему. А во Христе?

– Иван… – По лицу паренька мелькнула тень. Колобов ее заметил и решил не давить на проводника.

– Ну, Кёлек, так Кёлек. А меня можешь дядькой Никитой называть. – Он поманил топтавшегося в сторонке Головастого. – Знакомься, Ондрей, то наш следопыт и проводник Кёлек.

– Коля, что ль? – не понял тот.

– Он – остяк. Имена у них чудные…

– Кёлек по-вашему означает «надежный», – насупился парень.

– Ладно, не обижайся, – хлопнул его по плечу Головастый. – Айда к нам, зараз утречать пора!..

*

Уже за полдень Колобов снова явился к коменданту. Василий Григорьевич поморщился, но велел впустить беспокойного урядника.

– Чем еще могу помочь?

– Вы же всех знаете, – Никите было неловко, но обстановка требовала ясности, – подскажите, с кого начать спрос?

– Хотите, чтобы я участвовал в этом неприятном деле? – помрачнел Козлов.

Он встал из-за стола, подошел к окну. Долго смотрел на оживленно бурлящую торговую площадь. Колобов терпеливо ждал. Наконец комендант оторвался от окна и, глядя в сторону, бросил:

– Я бы на вашем месте сходил к… отцу Елисею. Он служит в Духосошественской церкви, что на Духовской улице.

– Благодарствую, Василий Григорьевич! – Никита, радостный, буквально вылетел из кабинета.

*

К попу решили идти вдвоем – урядник как лицо, облеченное полномочиями, и Кёлек как знакомый, для пущего доверия.

Обойдя торговые ряды правее, «дознаватели» оказались на узкой улочке, подпертой с обеих сторон массивными бревенчатыми стенами лабазов. Лишь пройдя саженей двести, казак и остяк снова увидели привычные взору заборы жилых дворов. А вскоре впереди слева обозначилась и церква – тоже деревянная, с одной луковкой.

Время было тихое – обедню уже отслужили, и теперь в пустом церковном дворе слонялся лишь одинокий лохматый пес с покалеченной передней лапой.

– Овчар постарался, – кивнул на собаку Кёлек.

– Бесчинствуют, что ль, серые в округе? – насторожился Никита. Волков он не любил с детства, с тех пор как его, пятилетнего сопляка, едва не растерзал бешеный зверь-одиночка, отвергнутый стаей и обозлившийся на весь белый свет.

– Не. Этого недопёском на тракте татары кузнецкие подобрали, когда сюда на ярмарку ехали. Живого места на ём не было. Вот отец Елисей и взял себе болезного, мол, раз жив остался, знать то Богу угодно было. Так с той поры и прижился у церквы.

– Добрый он у вас, Елисей-то… – Колобов, оглядевшись, направился к избе, выглядывавшей из-за угла церкви. Остяк молча пристроился за ним.

На стук в окно, укрытое веселой, расшитой красными жар-птицами, занавеской, раздался зычный голос:

– Входите, люди добрые, не заперто!

Отец Елисей сидел в горнице за столом, как раз напротив окна, и пил чай с бубликами, прихлебывая душистый напиток по сибирскому обычаю из блюдца. Колобов оценил габариты священника – тот больше всего напоминал добродушного медведя в подряснике, – и не поленился отбить поклон:

– Со здоровьицем, батюшка.

– И вам не хворать, – отдуваясь, кивнул Елисей.

– Дело у нас к вам, – Никита решил говорить без обиняков. – Сказывают, знаете вы, отче, где нынче обретаются некие людишки, уличенные в колдовстве и знахарстве да не почитающие Святую Троицу?

Елисей отставил пустое блюдце, положил на него надкушенный бублик, разгладил скатерть перед собой, наконец поднял на урядника светлый взор прозрачно-голубых глаз.

– Ты, казак, человек служилый, бывалый, повидал на своем веку, по всему, немало… – Священник говорил медленно, раздумчиво, будто сам с собой. – Думается мне, что такой человек должен был обрести терпимость и мудрость житейскую. Оно конечно, приказы надобно исполнять, однако иногда и поразмыслить невредно…

Никита поначалу слушал внимательно, но под конец насупился: непрост поп, ох, непрост! Есть у него здесь какой-то интерес, хотя вроде бы он же первый должен с ересью двуперстной бороться? В чем же дело?..

– Батюшка, – неожиданно встрял Кёлек, до того скромно стоявший за плечом Колобова, – вы же сами говорили на проповеди, что заблудшие души спасать надобно. Даже если они сами воспротивятся, так то по неведению, ибо не знают, что творят?..