Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

Из дневниковых записей мы знаем, что Мария Фёдоровна получала из Овстуга, с сахарного завода, денежные переводы.

В год выходило всего пять-шесть сотен рублей. Ясно, что, прежде чем решиться открыть школу, надо было обсудить вопрос с мужем: откуда взять деньги? И не только большую сумму, которую следует выложить сразу, но и то, что необходимо ссужать ежегодно.

Жалованье Бирилёва, даже когда в конце 1871 года он получил звание контр-адмирала, составляло, как явствует из его послужного списка, 4122 рубля в год, иначе — примерно по 340 рублей с небольшим в месяц. Можно неплохо жить, но не шиковать. Любознательных могу отослать, например, к стоимости в то время тарелки стерляжьей ухи — 3 рубля. Коротко говоря, речь шла о том, чтобы из семейного бюджета, который не просто уходил на жизнь, но на беспрерывное лечение Бирилёва, поездки, выделить изрядное содержание на школу. Такое не решишь в течение одного-двух дней.

А договориться об учителе с товарищем министра просвещения И. Д. Деляновым? Это ж не просто направить кого-то в забытый Богом Овстуг — и никаких после этого забот. Надо было изыскать ему жалованье из государственной казны, как бы мы сегодня сказали, отыскать свободную штатную единицу. Тут на составление одних прошений да хождений по инстанциям уйдёт уйма времени!

Естественнее думать: мысль о школе у Марии Фёдоровны возникла не под влиянием решения схода, а намного ранее. Более того, и сход-то, видимо, был проведён по её совету. Зачем же Мамаеву тогда сообщать ей об этом телеграфическим порядком и самой в письме брату писать: «Я поручила Мамаеву» и «стоит только начать»... И туг же о том, что может знать человек, лишь сам не раз готовивший себя к этому решению: в каком доме школу разместить и как всё в нём подготовить. Мысль мою подтверждают и записи в дневнике: январь 1870 года — постоянная переписка с Мамаевым. Да, всё, связанное с открытием не просто начальной школы, а образцового, как сказано в архивных бумагах, училища, Мария Фёдоровна должна была заранее обсудить, взвесить и продумать до мелочей.

Я так подробно останавливаюсь на характере хлопот, которые приняла на себя Мария Фёдоровна, на отношении к ним её отца потому, что в это время её саму постигает несчастье — внезапно обнаруживается чахотка.

— Италия, юг Франции или Германии... И немедленно! — узнав о болезни Мари, категорически распорядился Фёдор Иванович.

С той трагической августовской ночи, когда чахотка унесла Денисьеву, его Лелю, а следом и двух её детей — дочь Елену и сына Николая, Тютчев с суеверным страхом произносил название этой ужасной болезни.

Настаивали на немедленной Поездке на юг и те, с кем Мари теперь вместе работала в общине, — Боткин, Белоголовый, Карцева. Однако она упорно отклоняла предложения ехать за границу.

— Ты не представляешь, что делаешь с собой, Мари. И это после Димы... — Фёдор Иванович не находил себе места от отчаяния.

Ещё не прошло года, как Тютчевы потеряли сына, не достигшего и тридцатилетнего возраста.

— Ты хочешь умереть? — Фёдор Иванович пристально посмотрел в лицо дочери, залитое не здоровым, как совсем недавно, а лихорадочным румянцем.

Мари, укутывая плечи шалью, встала с кресла, пододвинутого к камину.

— С чего вы взяли, папа? Жар на лице у меня от огня. Право слово, Сергей Петрович и Белоголовый могут ошибаться в своём заключении о моей болезни. Я ведь теперь и сама кое-что понимаю в медицине. Разве мой кашель и то, что я мёрзну, не может быть следствием обычной простуды? А умереть... Теперь умереть я не имею права.

«Как же несчастна моя дочь! — в отчаянии подумал Тютчев. — Неужели она не представляет, что стоит на краю гибели и только глубокое осознание своего положения может её спасти? Как можно теперь, на краю возможной собственной смерти, думать об общине, школе — о чём бы то ни было, кроме собственного спасения... А тут с утра и до ночи слышишь это слово: Овстуг. О каких сборах в деревню может идти речь!.. Нет, это непостижимо...»

С каждый днём, приближавшим традиционный отъезд в Овстуг, отчаяние Тютчева возрастало. Нервозность, которую он вносил и в без того тревожную атмосферу дома, старалась сгладить Эрнестина Фёдоровна. Она искала возможности, чтобы без давления, без нажима на дочь, которые та не переносила, уговорить её заняться незамедлительным лечением. Так же поступал и Бирилёв. Он и Эрнестина Фёдоровна, советуясь с Боткиным и Белоголовым, выяснили, что хорошие результаты в лечении чахотки даёт кумыс, который недавно стали использовать на курортах России. Поэтому, прежде чем ехать в Италию или Германию, Мари согласилась испробовать кумысолечение на родине.

— Россия так Россия, — смирился Фёдор Иванович, который и сам недавно ездил на курорт в Старую Руссу, по поводу чего сострил: «Уж если ездить вообще куда-нибудь, то отчего не поехать и сюда?» Он, кстати, вспомнил, что не так давно Полонский ездил на Липецкие минеральные воды и, помнится, упоминал о том, что там начали применять лечение кумысом. Фёдор Иванович пообещал пригласить Якова Петровича, чтобы Мари сама подробнее у него обо всём разузнала.

Полонский вошёл, не сумев скрыть своей тревоги. Он не на шутку обеспокоился, узнав о состоянии Марии Фёдоровны. Она заметила волнение Якова Петровича и потому сразу же попыталась придать разговору непринуждённый характер.

— Папа мне сказал, что вы до сих пор без ума от своей поездки на Липецкие воды. Расскажите-ка мне о ней. Уж не комедия ли Шаховского вас туда привела?

— Вы правы, Мария Фёдоровна, — засмеялся Полонский. — Честно говоря, этот глубинный русский городок я только и представлял по комедии «Липецкие воды, или Урок кокеткам». Презабавный водевиль, вроде его же «Замужней невесты», где вы в детстве сами играли отставного майора. Ехал и воображал: вот сейчас всё развернётся передо мною, как на сцене: бутафорные декорации, картины в идиллическом стиле. Но оказалось — многое по правде выглядит хорошо. Вообразите: старинный парк с целебными фонтанами, в гостинице вполне приличные номера, масса отдыхающих из Петербурга, Москвы и других городов.

Мари улыбнулась, припомнив комедию старого драматурга с бесконечными сценами ухаживания и многочисленными любовными интригами, местом для которых был выбран этот провинциальный курортный городок. Но тут же припомнила, что рассказывал папа о поездке в Липецк самого Полонского. Право, это тоже выглядело не менее забавно. Попал он туда не по своей охоте. Женившись вторично, Яков Петрович, как с ним уже бывало не раз, столкнулся с необходимостью непредвиденных денежных расходов и вынужден был, не оставляя должности младшего цензора в тютчевском комитете цензуры иностранной, принять на себя роль домашнего учителя в семье крупного железнодорожного дельца Полякова. Наживший на строительстве дорог миллионы, этот магнат предложил пять тысяч рублей за уроки его сыну. О таких деньгах мог только мечтать бедный поэт!