Юрий Когинов - Страсть тайная. Тютчев

Строчки сложились внезапно, как бывало у Тютчева частенько, вызвав целый рой образов и представлений.

...Орды Батыя, Мамая и других ордынских ханов захлестнули, заполонили русскую землю. Текут реки крови, разносятся стоны женщин, стариков и детей. Огнём и мечом хотят покорить завоеватели русский народ. Стонет родная земля, но собирает силы, чтобы сбросить с себя враждебное иго.

Перед Куликовской битвой Дмитрий Донской послал в Золотую Орду своего сподвижника Захария Тютчева. Послал, чтобы проведать о силах и намерениях врагов и повести с ними переговоры об уменьшении дани, которую платила завоевателям Москва. Угрожали ханы московскому послу, но тот с достоинством отстаивал права русского князя. Храбрый Захарий, как свидетельствуют семейные предания, и стал основателем рода Тютчевых.

Вщиж явился жертвой нашествия примерно за полтора века до того дня, когда Дмитрий Донской собрал русскую рать и на Куликовом поле показал захватчикам несломленную русскую мощь. Вот тогда-то, перед кровавой сечей у Оки, князь и направил в стан врагов своего храброго посла, как свидетельствуют летописи тех времён, «хитрого мужа Тютчева».

Николай Андреевич, дед Фёдора Ивановича, в бытность свою предводителем дворянства Брянского уезда, в застольях любил прихвастнуть тем, что они, Тютчевы, не чета соседям и вообще обычным русским. Их род, дескать, положил начало своё от именитого заморского путешественника, итальянца Дуджи, заехавшего в Россию в конце тринадцатого века вместе с Марко Поло.

Опиралась ли легенда на факты или скорее выглядела обычным стремлением связать родословную с именитым заморским происхождением, вряд ли всё это было важно Фёдору Ивановичу теперь, когда он у вщижских курганов вспомнил действительного своего предка Захария. А уж о Захарии Тютчеве говорилось и в народных сказаниях, и в учёных трудах. Может, и началась ветвь с итальянского корня, а вот в характере Захария проявилось всё русское.

Летописные источники не могут соврать. Говорят они: Захарий держал себя перед Мамаем с достоинством и гордостью. Твёрдо дал понять, что Москва отныне не намерена увеличивать дань ханам, как они до сих пор на то рассчитывали. Мамая это взбесило. Он с гневом вскричал: «Всё злато и сребро князя Дмитрия будет моим. Накуплю я на него плети, а землю русскую разделю служащим мне. Самого же князя московского приставлю пасти стада верблюжие!»

В обратный путь из Орды Захарий направился с грамотой Мамая Дмитрию Донскому. За Окой прочёл её дерзкие и злобные слова: «Ратаю нашему, Мите Московскому. Ведомо мне, что нашему царству не пришёл поклониться. За это рука моя хочет тебя казнить. Но помилую и в твоё место пошлю царствовать, если придёшь сам и поклонишься мне...»

Захарий Тютчев разорвал послание Мамая и клочки отослал назад, в Орду. А вскоре грянула знаменитая Куликовская битва. Быть может, сложил в той сече свою удалую голову и Захарий вместе с другими русскими воинами. А может, и далее продолжал служить тому, чтобы скорее освобождалась земля русская от ордынских полчищ. Только о том посольстве своего знаменитого предка Фёдор Иванович знал уже с детства: Захарий Тютчев стал героем народной сказки «Про Мамая безбожного».

Всё, что Тютчев слыхал с детства о своём предке, здесь, перед вщижскими курганами, обрело какой-то новый смысл. Фёдор Иванович даже представил отряды конницы в клубах пыли, летящие друг на друга с разноязычными криками, с мечами и пиками в руках. И вспомнилось, почему ещё в Овстуге он не раз слышал из уст отца горделивые слова о первом, сохранённом в народных сказаниях, Тютчеве.

В самой крови, видимо, эта память поколений, память давних времён. Давно ведь жил на земле тот, кто дал жизнь роду, кто вызволял Русь из проклятого ига, а связь времён нетленна...

Начало смеркаться. Фёдор Иванович поспешил к перевозу и не заметил, как стал накрапывать дождь. Капли сначала затуманили очки, потом, сложившись в струйки, потекли со лба. Тютчеву сначала показалось, что это проступили слёзы, вызванные теми мыслями, которые заняли его сейчас.

Так уже когда-то с ним было. На душе, как сегодня, какое-то торжественное и высокое чувство вдруг сменилось скорбью, и тоже, как сейчас, пошёл дождь. Он вернулся тогда домой и попросил дочь Дарью записать возникшие строчки.

Тютчев заспешил вниз, к лодке, на корме которой сидел старик и ожидал путников, чтобы переправить их на другой берег.

«Надо бы на том берегу сразу зайти в имение Фоминой и попросить у неё коляску, чтобы быстрее попасть в Овстуг, — решил Фёдор Иванович. — Там ведь больная Мари, как же я мог хоть на час о ней забыть? Вот кто, наверное, острее меня ощущает свою связь с родиной — моя дочь».

Он представил Овстуг и то, как Мари сейчас там хлопочет о школе. Но не слишком ли непосильную ношу взвалила она на свои плечи? Наперекор всему, забывая о своей судьбе, она стремится во что бы то ни стало принести пользу людям. Однако судьба может оказаться к ней жестокой и несправедливой. Судьба слепа, и она равно может выбрать своею жертвой и того, кто думает и печётся о других, и того, кто заботится лишь о своём благе, своей благодати. Перед вечностью мы все равны. Она сотрёт, равнодушно уничтожит все наши усилия и поступки, подвиги и свершения. Уничтожит так, как стёрла с лица земли некогда полный сил, молодой, устремлённый навстречу векам древний и отважный Вщиж. И только два или три кургана, поросшие деревьями, останутся на голом месте.

«Лишь кое-где, как из тумана...» — вновь возникла строчка, но Тютчев остался ею недоволен. — Не так, не так!.. Надобно по-другому начать стихи...»

Мысль пришла неожиданная, но Тютчев понял, что получилось стихотворение в том духе, как он уже не раз высказывался: человек только часть вечной и могущественной природы. И хотя у людей есть разум в отличие от всего, что нас окружает, у природы своя, ещё не познанная нами жизнь. Много лет назад он так и сказал в стихах: