Валерий Есенков - Совесть. Гоголь

Он уловил, как был опасен этот обыкновенный вопрос, заданный по-погодински, в лоб. Плохим представлялся всякий ответ. Скажи, что всё хорошо, превосходно и превыше всяких похвал, как в раю, Погодин ни за что не поверит, заподозрит неискренность, коварство и ложь и станет подозрительней втрое. Скажи, что болен, вял, нездоров, Погодин примется хлопотать, пошлёт на ночь глядя за доктором и не оставит одного до утра.

Он равнодушно ответил:

— Милостив Бог, как всегда.

Погодин принагнулся над ним, заглядывая в глаза:

— А если правду сказать?

Он повторил совершенно невозмутимо:

— Это правда, поверь.

Погодин придвинул ближнее кресло и сел рядом так, что коленями почти упирался в его колени. Тёмно-серый сюртук в слепую мелкую клетку, старый, просторный, немодный, поднялся копром на плечах, делая Погодина похожим на гнома, который вышел из старого трухлявого пня и надулся, нахохлился на весь белый свет, неприятный ему.

Так и закружились беспокойные чувства и мысли. Казалось, решение становилось всё окончательней, и от этого делалось грустно, жалко себя, и он чувствовал, что скоро станет свободным, точно поднимется ввысь, и понимал, что Погодин в самом деле обеспокоен странным его положеньем в последние дни, и был бы благодарен ему, если бы не страшился крутого нрава его, если бы находил возможным хотя бы приоткрыться ему, и даже хотелось поговорить с ним, и уже давал он себе слово решительно ни в чём не перечить любезному другу, нынче одному из самых старинных друзей.

Погодин сокрушённо вздохнул:

— Знаю тебя много лет, однако ты остаёшься неуловимым. В каких-то словно дебрях бредёшь своей куда-то тропой. А мне надобно знать, всё ли у тебя хорошо. Что-то на сердце моём неспокойно. Понимаешь ли, а?

Поотлегло, потеплело. Он почти безмятежно сказал:

— Понапрасну вы беспокоитесь все.

Тряхнув головой, Погодин резко спросил:

— А отчего моцион пропустил? Час твой как будто настал?

Вытянув за цепочку стальные часы, звучно выстрелил крышкой и чуть не с упрёком поводил циферблатом перед носом его, так что он вздрогнул, смигнул и нехотя подтвердил:

— Да, час мой, пожалуй, настал. — И спохватился: — Мне показалось, что ветром несёт, вьюги не стало бы к ночи, того гляди с ног сшибёт, занесёт.

Бровь Погодина поднялась, пожевали толстые губы:

— Я не приметил, не сшибло, не занесло.

Он следил за любезным другом тревожно, попрекая себя неосторожно оброненным словом о том, что час его наступил. Погодин был решителен и умён, догадлив даже не в меру, с Погодиным можно всё спокойствие духа растерять в одночасье, тут надо держать ухо востро, гляди, как крылья носа поджал, как ощупал подозрительным взглядом, как выговорил с угрозой да строго:

— А ты не нравишься мне. Что-то бледен, чужие глаза. И удирал от меня, как от татя в нощи.

Он противился этому строгому голосу, однако трогало душу участие любезного друга, и он испытал искушение сделаться вдруг откровенным до нитки, ибо душа его содрогалась под громадой придуманного им испытания, но уж нет, Погодину довольно всего-навсего слегка намекнуть, так пальцем пошевелить не дадут, придумают что-нибудь, свяжут ещё, на всё у них хватит ума.

Он замялся, соображая, что бы начать, поднял голову, и тут его остановили глухие глаза и плотно сомкнутый рот, которые оживили наболевшее, давнее ощущение, что Погодин временами его не любил и большей частью был равнодушен к нему, возился с ним, хлопотал и справлялся, не надо ли денег, здоров ли, о чём пишет, какая нынче глава, да выходило ли это из самой души? Во всех хлопотах и возне не слышалось ли обыкновенного бабьего любопытства? Не таился ли даже в хлопотах и возне эгоизм?

Он ответил уклончиво, мягко:

— Пост нынче, говею, чтобы не согрешить перед Господом. Впрочем же, повторяю, всё как всегда. Не тревожься обо мне понапрасну. И прости, если обидел когда.

Вновь слово выпорхнуло само собой, всё-таки сердце, должно быть, размякло. От страха и удивления он обомлел: поди-ка поймай воробья. Подобные игры позволительны со Степаном, но с этим... как он с этим-то решился затеять игру?..

Глаза Погодина сузились, стали колючими, рука цепко ухватила его за колено.

— Простить? Вдруг с чего?

Попрекнув себя, следя за Погодиным зорко, он прикинулся простодушным и даже глаза распахнул широко:

— Так ведь пост!

Погодин оборвал насмешливо-резко, стиснув колено:

— Однако же не Прощёное Воскресение.

Откидываясь назад, садясь поудобней, он упрямо продолжал представляться бесхитростным другом:

— Из какой надобности дожидаться Прошеного Воскресения? Прости меня, и дело с концом, на душе моей станет спокойней.

Не поднявши глаз, размышляя о чём-то, Погодин согласился быстро и холодно:

— Хорошо, ты ни в чём не виноват передо мной, а в чём виноват, так прощаю тебя.

И неожиданно буркнул угрюмо, неловко вертя головой:

— И ты прости, коли что.

Он поймал внезапную искренность. Она умилила, одушевила, развеселила его. Уже не стоило ничего, продолжая игру, навести.

разговор на Погодина, который любил и умел говорить о себе, о своём и о том, что в особенности дорого, близко ему.

Он тепло подхватил:

— Спасибо, да что там! Лучше скажи, как ты, как дела у тебя, твоя «История» как?

Погодин опустился и помрачнел, однако лицо его ожило, глубокими складками собралась кожа на лбу:

— История нейдёт и нейдёт, все и всё мне мешает.

Напряжение понемногу спадало, настороженность покидала его. Он слушал внимательно, с искренним интересом, свободно держа ручки кресла, приготовившись к долгому разговору, не напоминая, однако слыша в душе, что, может быть, разговор этот станет прощальным, и с болью в сердце глядел на Погодина, у которого дрожал подбородок, в горле клокотало, кипело, из влажного рта вылетали брызги слюны:

— Желчь волнуется от чтения иноземных газет.

Не смекнув, с какого бока прилепились газеты, он сказал с дружеской лаской:

— Ты успокойся, Бог с ними.

— Да они выведут хоть кого из терпенья! Логика, чёрт побери!

— Логика у них бесподобная.

Вскинувшись благодарно, Погодин возбуждённо, повышенным голосом стал изъяснять:

— Они говорят нам: миритесь с турками. Однако во вред миритесь себе. Или начните войну, кровь пролейте, истощите силы свои, но с тем непременно условием, чтобы после нашей победы мы отказались от всех наших выгод, не только настоящих, но и прошедших, добытых предками, и представили решение им, а они устроят наши дела как можно полезнее для себя! Каково?

Он сел к Погодину боком и спрятал ноги под стол, голова его наклонилась, и он вполоборота следил, как искривлялся и дёргался погодинский рот, как гнулись, трубой вытягивались толстые красные губы. Он подумал почти равнодушно, довольный, что так ловко отвлёк любезного друга: «Только этого мне не хватало...» — наблюдая, как грозно Погодин воздел костистый кулак, слушая, как всё выше поднимался его голос: