Валерий Есенков - Игра. Достоевский

Его слабые нервы никогда не выдерживали таких крутых переходов из холода в жар и обратно. Он потерялся ужасно, потерял рассудок совсем и возразил в совершенном испуге:

— Полноте вам... Вот он расхвалил, а теперь охладел и думает иначе совсем... ведь для него теперь всё это дрянь... это бывает, вы мне поверьте... закон увлечения...

Теряя, видимо, хладнокровие, но сдерживая себя, Некрасов стал уверять:

— Мало что там бывает, Белинский не такой человек, и в вашем романе невозможно разочароваться. Он привык произносить суждения, обдумав их перед тем. Ну, смягчит, это возможно, только мнения своего так просто не переменит. Говорю вам: не тот человек.

Он ощутил, что слишком уж засиделся в своём одиноком углу за романом и совершенно, совершенно отвык от людей, и выискивал предлог не ходить, и понимал свою нерешительность и суматоху, и несколько раз повторил, что испугался бы теперь любой встречи с незнакомым ему человеком и постарался бы её избежать, лишь бы уберечь свои перенапряжённые нервы от неожиданных впечатлений, а тут предстояла встреча со странным Белинским, большая, счастливая, непонятная встреча, которую его нервы вовсе бы выдержать не могли. Он тоже знал, что в таком крайнем случае надо бы всё-таки встать и пойти, но он опять представил себе, как он потеряется при одном виде незнакомого человека, какое, наверное, от этого произведёт неблагоприятное впечатление и как всё будет испорчено, это уж непременно, испорчено и потеряно навсегда.

Тут он схватился за новую отговорку и сдавленным, полуисчезнувшим голосом принялся уверять, с ужасом думая, что окончательно губит себя:

— И прекрасно! Чего же ещё? Прочёл роман, сделал своё заключение, и пусть себе пишет, хоть целую книгу... но без меня, я-то зачем?

Некрасов встал и спросил:

— Так вы не пойдёте?

Он тоже встал, собираясь, конечно, пойти, но упавшим голосом почему-то ответил:

— Нет, в другой раз... как-нибудь... время будет...

Некрасов поинтересовался спокойно:

— Так и передать?

Он обречённо кивнул:

— Передайте...

Некрасов решительно двинулся к двери, бросив через плечо:

— Ну тогда как хотите.

Он подскочил, уверенный в том, что теперь уже никогда, никогда не увидит Белинского, и, догнав в три шага Некрасова, остановив того за плечо, стал говорить, извиняясь на ходу, сочиняя какой-то ужаснейший вздор:

— В самом деле... куда вы?.. Я с вами иду... Я вот подумал, ловко ли будет: он, может быть, ждёт... всё равно, ведь большой беды нет, если сходить, правда ведь нет?

Некрасов обернулся и в сердцах подтвердил:

— Какая беда, когда он сам просил вас немедленно привести? Я уж сколько раз повторил!

Решительно кивнув в знак согласия, он рысцой побежал в свою комнату, посуетился, тоже на минуту забыв, зачем прибежал, схватил наконец свой сюртук, возвратился к Некрасову, на ходу не сразу попав в рукава, нахлобучил высокую шляпу, и быстрым шагом и молча, не глядя по сторонам, отправились к Аничкову мосту, где нанимал квартиру Белинский, оба забыв про извозчика, хотя спешили, впрочем, было не так уж и далеко.

Он выспрашивал, озираясь, заглядывая то и дело в лицо, то есть чтобы уж видеть наверняка всю меру правды, а выспрашивая, какие привычки имеет Белинский, как принимает знакомых и как принимает незнакомых людей, как говорит, особенно ежели кто ему совсем незнаком.

Некрасов, глядя прямо перед собой, шагая стремительно, отрывисто отвечал, что привычки обыкновенные и что Белинский не съест же его, за это он, Некрасов, жизнью готов поручиться.

Слыша эту иронию уже довольно высокого градуса, нисколько не обижаясь, точно сознавая, что все его вопросы смешны, он стеснительно объяснял:

— Я ведь не знаю... вы только поймите меня... человек я вовсе не светский, не умею как надо войти, поклониться и то не умею, тем более не умею говорить с незнакомым лицом...

Некрасов отмахивался:

— Как получится, так и войдёте.

Они наконец повернули в ворота, пересекли тесный двор и поднялись один за другим на второй полутёмный этаж.

Некрасов тотчас взялся за ручку звонка, и он ощутил, что сердце его сейчас разорвётся, с первым же дребезгом, там, за дверьми.

Он схватился за грудь и отчаянно попросил:

— Погодите!

Некрасов отдёрнул руку и в испуге спросил:

— Что приключилось?

Он бесчувственными губами твердил, испытывая полную невозможность войти:

— Нет, ей-богу... нет... я решительно сообразил, что не должен идти... ведь мы незнакомы... я не пойду... идите одни...

Некрасов холодно согласился:

— Как хотите, а мне всё равно. Только Белинский рассердится, человек он раздражительный, желчный, для вас же может быть хуже.

Он опять испугался и растерялся совсем и сам принялся лихорадочно шарить ручку звонка, глядя в упор на неё и не видя, что она с другой стороны, а не там, где он искал. Он съёжился весь, ощущая, как осунулось и побледнело лицо, как глаза исчезли под веками, а голова ушла в плечи,— и до того был занят своими ощущениями, своими переживаниями, что не заметил, как вошёл и куда, а только ждал чего-то из ряда вон выходящего и чувствовал, что именно в эту роковую минуту совершенно определится его писательская судьба, всё будущее его и даже весь смысл его жизни, и видел всё это будущее огромным, блистательным и совершенно разбитым, и всё больше сжимался в комок.

Его провели в кабинет.

Худенький человек в тёмном обношенном байковом сюртучке тотчас поднялся навстречу ему. Он только и успел разглядеть что белокурые жидкие волосы и тёмные голубые глаза, но эти глаза смотрели слишком внимательно, строго, невысокий лоб был важно нахмурен. Нос сидел как-то криво на нездоровом зеленоватом лице. Лицо казалось сдержанным, даже холодным.

Это был совершенно не тот человек, которого он себе в смятении представлял, и он окончательно оробел, а Белинский торжественно произнёс:

— Так вот вы какой?

Пожал ему, кажется, руку, помолчал и внушительно, раздельно сказал:

— Поздравляю!

В нём что-то вспыхнуло, озарилось на миг, он должен был что-то ответить, но до того был стеснён и подавлен, что угрюмо молчал, а Белинский, пригласив его сесть, продолжал:

— Начали вы необычно, должен вам правду сказать.

Он слышал явственно каждое слово и тут же его забывал, но Белинский имел обыкновение каждую свою мысль, иногда самую незначительную, а уж важную так непременно повторять по множеству раз, пока эту мысль не затверживали всё наизусть, и потом он всё, от слова до слова, что сказал ему Белинский в тот день, тоже имел возможность запомнить на целую жизнь, поскольку Белинский каждому новому гостю представлял его приблизительно так:

— Вот, знакомься, Фёдор Михайлович Достоевский, тот самый, автор «Бедных людей». Я ему так и сказал: поздравляю, начали вы необычно.