Александр Чаковский - Это было в Ленинграде. У нас уже утро

Но это, очевидно, мало беспокоило Венцова. Иначе он не предлагал бы издать приказ, фактически означавший консервацию комбината на зимнее время.

— Я против такого приказа, Виктор Фёдорович, — сказал Доронин. — Все лето и всю осень мы боролись за то, чтобы подчинить жизнь комбината твёрдому трудовому распорядку. Если мы сейчас фактически распустим людей, нам не удастся организованно провести весеннюю путину.

— Но кто предлагает распустить людей? — удивлённо возразил Венцов. — Мы займёмся бытом, жилищными делами…

— Это значит, что мы морально демобилизуем людей, — прервал его Доронин.

— Не понимаю, чего вы хотите, — пожал плечами Венцов. — Всем известно, что зимой здесь рыбу не ловят.

Доронин посмотрел в окно. Тяжёлыми хлопьями падал снег. Огромные волны неслышно катились к берегу.

— Я хочу, — медленно сказал Доронин, — чтобы мы уже сейчас начали готовиться к весенней путине.

— Но, Андрей Семёнович, — опять возразил Венцов, — ведь дополнительный флот, рыбонасосы, гидрожелоба и всё прочее прибудет к нам только в марте.

— Нам нужно работать так, — убеждённо сказал Доронин, — будто мы должны провести путину только собственными средствами.

— А люди? — воскликнул Венцов. — Ведь две трети людей, необходимых нам для проведения путины, тоже приедут только весной!

— Да, людей нам не хватает, — задумчиво сказал Доронин. — И всё-таки мы должны уже теперь начать подготовку к путине.

— Вы знаете, Андрей Семёнович, — сказал после паузы Венцов, — мне кажется, что мы не совсем правильно собираемся хозяйствовать здесь. Японцы всё-таки были не дураки. На весну и лето они бросали сюда крупные силы. Зимой, когда содержать эту армию становилось просто невыгодно, они распускали её. А мы, вместо того чтобы законсервировать комбинат на зимнее время, собираемся держать на государственном иждивении множество людей. И чтобы как-то оправдать эту несообразность, придумываем для них видимость деятельности.

Доронин пристально посмотрел на главного инженера. Теперь уже не только со слов Костюкова, но и по личному опыту он знал, что Венцов — далеко не бесполезный человек на комбинате. Но как сочетается в нём презрение, даже ненависть к японской кустарщине с этой нелепой оглядкой на японский метод хозяйствования?… С одной стороны, Венцов — советский инженер, работавший на крупных рыбных промыслах, человек с опытом и знаниями. Он, по-видимому, искренне мечтает о том, чтобы рыбокомбинат был оснащён передовой советской техникой. Но, с другой стороны, он явно убеждён в непогрешимости японских методов хозяйствования на Сахалине. Чем иным можно объяснить упорство, с которым он отстаивает вредную мысль о консервации комбината на зимнее время?…

Откуда же все это у Венцова? В чём тут дело?

Доронин чувствовал, что пока ещё он не в силах ответить на этот вопрос.

— Приказа о свёртывании работ издавать не буду, — сухо сказал он. — Наоборот, с сегодняшнего дня мы начнём разрабатывать план подготовки к путине. Не задерживаю вас больше.

Они расстались.

Теперь, после разговора с Венцовым, Доронин с особенной отчётливостью почувствовал свою правоту.

«Да, нужно немедленно начинать подготовку к путине. На какое-то время следует забыть обо всём том, что Москва пришлёт весной. Прежде всего необходимо отремонтировать собственный флот. Лишние единицы во время путины — огромное дело? Да и свои орудия лова тоже пригодятся. Мало ли что может случиться! Если сейчас, в период зимних штормов, невозможно перегонять флот из Владивостока, то кто знает, какая погода будет ранней весной на этом диком море?… А мы будем гарантированы тогда от любых случайностей.

Вот только люди… Да, в этом Венцов прав. Во время путины понадобится вдвое-втрое больше людей, чем теперь. Приедут же они только весной… А если опоздают? Задержатся? Или приедут перед самой путиной и уже не хватит времени их обучить, подготовить?…»

С этого вечера мысль о людях не оставляла Доронина. Составляя вместе с Венцовым и Вологдиной план зимних работ, он не мог не думать о том, что одна из самых важных проблем — проблема кадров — всё-таки оставалась неразрешённой.

Доронин поехал в райком. Но как только он заговорил о нехватке людей, Костюков сейчас же прервал его.

— Люди всем нужны, — сказал Костюков. — На шахтах тоже задыхаются, кадров не хватает. Начнёшь путину — рассчитывай на нас, поможем. А сейчас не взыщи, не выйдет.

Когда приунывший Доронин уже спускался по лестнице, кто-то крикнул сверху:

— Здорово, директор!

Доронин оглянулся. На лестничной площадке стоял человек в кожаном пальто. Черты его лица скрадывались слабым вечерним светом, видны были только густые тёмные усы.

— Не признаешь, богатый стал? — громко, с хрипотцой сказал он, грузно спускаясь по лестнице.

Доронин узнал начальника шахты Вислякова, с которым познакомился здесь же, в райкоме.

— Ну как, прижился в наших местах? — спросил Висляков.

— Понемногу приживаюсь, — улыбнулся Доронин.

— Что ж в гости не приезжаешь?

— Времени нет. А потом, к другим ездить — к себе приглашать.

— Ну и что ж? Пригласил бы.

— Нечем хвалиться. Вот устроимся — приглашу.

— Вона! — усмехнулся Висляков. — А у меня, брат, другая забота: почти вдвое могу добычу увеличить, а людей нет.

— К секретарю за людьми ходил?

— Ходил. «Жди, говорит, весны. Придут пароходы…» Они вышли на улицу. У подъезда стояли две полуторки.

— Твоя? — спросил Висляков.

— Моя, — ответил Доронин.

— А это моя. Когда-нибудь мы с тобой в «зисах» раскатывать будем. По должности положено.

Они попрощались.

На другой день Доронин снова отправился к секретарю райкома. Они проговорили около часа, а затем Доронин, не заезжая домой, поехал в гости к Вислякову.

В Шахты — так назывался теперь посёлок, где добывали уголь, — он приехал рано утром.

Чёрная угольная пыль резко выделялась на снегу. Доронин вышел из вагона и зашагал к посёлку. Со стороны посёлка, оттуда, где на фоне сопок виднелось несколько домиков русского типа, раздался тонкий, пронзительный свисток. Навстречу Доронину по едва заметной в снегу узкой колее, набирая скорость, мчался маленький паровоз, тянувший за собой длинный хвост гружённых углём вагонеток. В одной из них на куче угля сидел чумазый парень. Поезд пронёсся мимо, вздымая тучу снежной и угольной пыли. «Вот это я понимаю, — подумал Дорония, — не даром государственный хлеб едят». И он мысленно представил себе то время, когда нескончаемым потоком хлынет на берег рыба, когда пойдёт она по всей стране и где-нибудь на Украине или в Прибалтике люди будут есть первоклассную сахалинскую сельдь, добытую трудами его рыбаков.