Александр Чаковский - Это было в Ленинграде. У нас уже утро

— Мало! — Висляков так стукнул кулаком по столу, что задрожала посуда.

Доронин встал и медленно прошёлся по комнате.

— Значит, тебе, товарищ начальник шахты, требуется двести человек?

— Хоть необученных! — оживился Висляков, но тут же, словно опомнившись, безнадёжно махнул рукой.

— Значит, — с расстановкой продолжал Доронин, — если бы к тебе на шахту пришло полтораста или, скажем, двести человек, это была бы большая помощь?

— Двести?! — снова оживляясь, воскликнул Висляков. — Да мы бы их… Да я бы каждого расцеловал!

— Так. Ну, а если я помогу тебе достать людей?

— Ты?! — Висляков задохнулся. — Ты… людей?! Три телеграммы министру, четыре в обком, три вербовщика на материке землю роют… Да ты что… Смеёшься надо мной, что ли?…

Он растерянно смотрел на Доронина.

— Нет, я не смеюсь, — спокойно сказал Доронин. — Я хочу предложить тебе договор, честный, советский договор. Вот слушай. У меня на комбинате работает около трёхсот человек. Сейчас зима. Люди редко выходят в море. Это сказывается на их заработке. Кроме того, безделье, даже вынужденное, никогда не идёт людям впрок. Словом, до весенней путины мне вполне хватит ста — ста пятидесяти человек. Зато в путину мне и четырёхсот будет мало. Ясно? Правда, я знаю: к весне придут пароходы с людьми. Но я хочу использовать и все местные возможности. Так вот, до путины я направлю к тебе сто пятьдесят… ну, скажем, двести человек. Они у тебя будут работать, получать заработную плату, приобретут вторую специальность. Зато перед путиной я заберу их обратно. Кроме того, на время путины ты мне дашь двести своих шахтёров. Ясно?

Говоря, Доронин внимательно следил за тем, как менялось лицо Вислякова: сначала оно было нахмуренным и мрачным, потом морщины стали исчезать, глаза раскрылись шире, и, наконец, на лице Вислякова появилось несвойственное ему детски восторженное выражение. Когда Доронин замолчал, Висляков ударил в ладоши и, счастливо улыбаясь, закричал.

— Ай, здорово! Ай, Нептун! Ай, морской царь! Мне рассказывали, не верил! Да у тебя, друг, золотая голова! Тебе не рыбу ловить, а уголь добывать надо! Нет, слушай, ты все это серьёзно?

— Совершенно серьёзно. Согласуем с начальством — и хоть завтра принимай людей.

— Ну, брат, спасибо! Удружил так удружил! Я народу скажу… Хочешь, всем миром тебя благодарить будем?

— Вот уж это ни к чему, — рассмеялся Доронин, — к тому же я ведь и свою выгоду соблюдаю…

— Ты мне на четыре месяца, а я тебе на несколько дней — тоже выгода! — воскликнул Висляков, но вдруг осёкся и помрачнел. — Послушай, — нерешительно сказал он. — Я-то из твоих ребят за четыре месяца настоящих шахтёров сделаю — это факт. А вот как же ты с моими-то рыбу удить будешь?

— Я думал об этом, — сказал Доронин. — У тебя будут работать курсы рыболовецкого техминимума. Инструкторами мы обеспечим. Позволишь организовать курсы?

— Академию! — восторженно крикнул снова повеселевший Висляков. — Академию организуй, не то что курсы. Сам ходить буду. Рыбу к тебе чистить пойду в путину!

— У нас не чистят, а солят, — рассмеялся Доронин.

— Всё равно! Кем хочешь пойду! Значит, по рукам?

Он протянул свою широкую ладонь, в складки которой въелась угольная пыль. И когда Доронин ударил по ней, закричал:

— Веруня, огурцов нам сюда! И помидоров! И капусты! Всю оранжерею свою тащи, раз такое дело! И чтоб никаких дискуссий!

Вернувшись из колхоза и войдя в свою комнату, Ольга увидела на полу письмо: очевидно, его просунули под дверь.

На конверте было написано: «Сахалинский облздравотдел, для врача тов. Леушевой», — а сбоку шла размашистая надпись: «Переслать в Танакский райздрав».

Ольга вскрыла конверт и развернула листки, мелко исписанные незнакомым почерком. Тонкая бумага хрустела. По краям листков были отпечатаны голубоватые иероглифы.

Недоумевая, откуда бы ей могло прийти такое письмо, Ольга начала читать и сразу улыбнулась. Так, стоя посредине комнаты и улыбаясь, она прочитала письмо до последней строчки.

«Здравствуйте, Ольга, — читала она. — Решил вам написать. Я нахожусь сейчас в домике, где, по-видимому, и буду жить. Он стоит на самом берегу Тихого океана. От воды меня отделяет только невысокий забор.

В тот вечер мы так и не уехали. Торопились, боялись, что пароход уйдёт без нас, а отправились только через три дня.

Плыли мы четверо суток с лишним и наконец увидели наши Курилы.

Представьте себе, Ольга, что милях в шести-семи от вас прямо из чёрной, кипящей воды поднимаются серые, мрачные горы. Вершина одной из них покрыта вечным снегом. Теперь я знаю, что это Тята-Яма.

Берег представляет собой нечто вроде косы, отмели, на которой виднеются крошечные домики, а за ними тянется к небу эта самая Тята-Яма.

Скажу вам честно: выходя на берег, я здорово волновался. Да и не только я. Нас приехало семь человек, и я видел, что они тоже волнуются. У нас было такое ощущение, будто весь народ оказал нам большое доверие, послав сюда в качестве своих представителей. Момент был очень торжественный.

На пирсе были люди — и представьте себе, Ольга, не только наши, советские люди, но и японские рыбаки! Каким-то чудом они узнали, что мы едем на остров, и пришли нас встретить.

Вылезли мы на пирс. Мокрые доски, маленькие японские домики, бесконечные сопки, на них нечто среднее между леском и кустарником, и над всем этим серое небо. Вот всё, что мы увидели.

Вместе с встретившим нас пограничным офицером (он был так рад приезду новой группы советских людей, что даже не сразу проверил наши документы) мы решили тотчас же пойти осматривать остров, но вдруг пошёл дождь, такой крупный и холодный, что нам сразу захотелось поскорее под крышу.

И вот меня привели в крошечный домик на берегу океана, а офицер ушёл размещать остальных товарищей. Сказал, что вернётся не позже чем через час с представителем гражданского управления, который куда-то уехал, и тогда подробно информирует обо всех делах на острове.

Я разложил свой чемодан и вынул карту, чтобы отметить на ней, как говорят военные, „место стояния“. На север до самой Камчатки тянется Курильская гряда. Совсем рядом, милях в тридцати к югу, Япония, Хоккайдо, чужая страна, недавний враг.

Здесь мы будем жить и работать.

В такую минуту, Ольга, очень но хочется быть одному, а товарищи мои ушли. Вот я и решил вам написать, тем более что мы ведь договаривались — в шутку, правда.

Ну, а как ваши дела? Не собираетесь удирать с Сахалина? Мой адрес: Сахалинская область, Нижне-Курильский район, райком ВКП(б), Владимиру Михайловичу Астахову. Райкома, конечно, ещё нет, но к приходу вашего письма будет. Пока писать больше нечего, прошло сорок, нет — сорок пять минут, как я на Курилах.