Софья Макарова - Грозная туча

Семья Пулавских была одна из самых сострадательных к несчастным французам. Госпожа Пулавская продолжала жить в своем поместье. Жили они тихо, часто вздыхая по участи Карла и Алоизия, отправленных на Кавказ простыми рядовыми вместе со всеми их товарищами, императорскими уланами, захваченными в плен генералом Чаплицем. Настрадалась семья Пулавских страшно, узнав о поражении блестящего полка Конопки, настрадалась не менее, ожидая, что император Александр велит всех юных уланов расстрелять, как изменников, и затем рада была несказанно, что дело кончилось только ссылкой их на Кавказ.

Немало натерпелись Пулавские страха, когда французских мародеров сменили казаки, которые отчасти имели право смотреть на них, как на своих врагов, хотя начальство и приказывало видеть в них российских подданных. Привыкшие в военное время пользоваться всем отбитым при набегах на неприятеля, казаки позволяли себе зачастую и тут прибегать к праву сильнейшего и не считали грехом грабить поляков и литовцев, называя их изменниками.

По счастью для Пулавских, их племянник Ксаверий, старший брат сосланных на Кавказ Карла и Алоизия, служил артиллерийским поручиком в русских войсках, был контужен, получил бессрочный отпуск и приехал жить в имение к своему дяде. Его мундир и распорядительность спасли от бесцеремонного хозяйничания казаков не только усадьбу Пулавских, но и соседей их. Лишь только Ксаверий узнавал, что где-нибудь поблизости появились казаки, он тотчас надевал свой артиллерийский мундир, вешал орден в петлицу и ехал туда в сопровождении приказчика Корзуна, отличавшегося необыкновенной силой. Нагрянув неожиданно на казаков, Ксаверий грозно требовал от них отчета, по какому поводу они появились тут, и, если они пришли не по воле начальства, приказывал им немедленно уезжать, грозя в противном случае сообщить, кому следует, об их набегах на мирных жителей.

Сам господин Пулавский редко мог приезжать к своим в деревню, так как русское правительство оставило его в прежней должности, и хлопот у него было очень много. Отдыхая от дел в деревне, он сообщал своим все новости.

— Ну, что Броньский? — как-то спросила его жена.

— Все такой же! — отвечал, махнув рукой, Пулавский. — Он чистый Талейран. Превратился мгновенно из французского подпрефекта в предводителя дворянства и так же горячо восхваляет императора Александра, как прежде превозносил Наполеона Бонапарта. Так же охотно угождает он русским генералам, как угождал маршалам. Мы все его дразним, не пришлет ли ему назад его шубу граф Шварценберг, так как тот сохранил весь свой обоз тем, что, не дождавшись прихода французских войск, отступил в Царство Польское и затем заключил с русскими перемирие.

— А что слышно о Вильне? — поинтересовался Ксаверий.

— Не могут еще до сих пор очистить город от заразы, хотя оставленный императором Александром генерал-адъютант граф Сен-Прист из сил выбивается, чтобы навести порядок в госпиталях. Сошедший снег открыл причины зловония, распространенного в городе. Оказалось, что целые груды трупов были завалены снегом по разным закоулкам города и в особенности — около госпиталей и французских казарм. До сих пор еще находят разложившиеся трупы и закапывают их в больших ямах. Приехавший недавно из Вильно обыватель не может вспомнить без слез о доброте императора и великого князя Константина Павловича в бытность их в этом городе.

— Ну да! — заметил Ксаверий. — Все вспоминают о знаменитом манифесте, в котором он простил всех наших, сражавшихся против русских войск с французами. Государь понял, что поляки и литовцы и так уж наказаны тем, что им пришлось перенести вместе с французскими войсками, и великодушно простил их.

— Нет, не то! Он восхвалял великодушие государя к раненым и больным французам. Император входил в госпитали в самую страшную тифозную заразу, когда воздух до того был пропитан миазмами, что генерал-адъютанты не могли сопровождать его иначе, как только держа у носа платок, пропитанный одеколоном. У государя на глазах навернулись слезы, когда он увидел, что несчастные больные и раненые валяются на голом полу в нетопленых палатах. Вы не забудьте, что это было в страшные холода; император Александр приехал в Вильно двенадцатого декабря. Его Величество был поражен, что несчастные не имеют даже чистой воды, чтобы утолить жажду, и питаются одними только сухарями. Воздух был заражен испарениями гноя от неперевязанных ран; насекомые и разные нечистоты разъедали тела несчастных. И тут же валялись по нескольку дней трупы умерших их товарищей. Император с великим князем обошел все палаты и распорядился тотчас приступить к очистке их. Они подходили к больным и вселяли своим разговором надежду на хороший исход их недуга. Многие французские генералы и офицеры обязаны им жизнью и скорым выздоровлением, так как по их распоряжению они были переведены в лучшие помещения, и великий князь лично наблюдал за их лечением. Рассказывают, что во время пожара, случившегося в одном из госпиталей, Константин Павлович вынес на своих плечах одного раненого офицера, а по его примеру камердинер князя таким же образом спас и другого…

— Да, — вздохнула Пулавская, — это не то что Наполеон, дозволивший грабить и бесчинствовать своим войскам в той стране, которую обещал освободить и которая жертвовала всем для него.

— И ты, тетя, платишь добром за зло! — заметил Ксаверий. — Мало ли несчастных бродячих французов получают у тебя кров, пищу и деньги на дорогу.

И точно, госпожа Пулавская не могла видеть этих несчастных с обмороженными лицами или руками и пальцами ног, чуть прикрытых безобразными лохмотьями, и дозволяла Грохольскому кормить их и давать им отдохнуть в дальнем от ее усадьбы фольварке [6] Фольварком называется в Польше и Литве хутор. .

Пока было холодно, она сама не видала зачастую тех, кому помогала, и детям настрого было запрещено заглядывать на фольварк, где они находились. Но когда настала весна, не было никакой возможности удержать Янека, и он нет-нет да и заворачивал во владения Грохольского и, узнав, что там есть голодные бродяги, выпрашивал для них у панны Чернявской белого хлеба, кофе, сахара и угощал несчастных, давно не видевших подобного лакомства.

Раз Янек вбежал к своей матери, спокойно пересаживавшей цветы в садике, устроенном на заднем дворе дома и обнесенном палисадом.

— Мама, мама! — кричал он. — Мы встретили в лесу двоих французов. Один не может идти, а другой совсем уже без сил и не двигается. Позволь Грохольскому послать лесников, принести больного на фольварк.

Пулавская задумалась. Ее несколько раз предупреждал доктор, что опасно давать приют больным, не зная наверняка, не страдают ли они заразной болезнью.