Юрий Лиманов - Многоликий. Олег Рязанский

Две земли, два княжества ликовали, славили отца Сергия и, по русскому обычаю, пили, пили...

Начали в Коломне, продолжили в Переяславле.

Проводили святого, усадив его с превеликими почестями всё в тот же простой возок, набитый пахучим сеном, положенным сверху на упругую солому. И опять ринулись в пиршественную палату, словно боялись куда-то опоздать...

Глубоко ночью после очередного пирования Олег Иванович поднял боярина Юшку, спавшего у порога великокняжеской опочивальни, словно простой гридь:

— Вели коней седлать.

— Гридей сколько брать? — не удивился приказу Юшка.

— Не нужны гриди. Вдвоём.

— Заводных коней брать? — Обстоятельный Юшка не унимался.

— Нет, — раздражённо буркнул Олег Иванович. — И, не удержавшись, пояснил: — К внучке едем...

Была глубокая ночь, когда двое всадников подскакали к знакомому дому за высоким, крепким забором. Залаяли собаки, помедлив, подал низкий, густой голос волкодав, главный защитник двора. На этот голос не всякий воин решался пойти.

Юшка легко, прямо с седла, перебрался через забор. Злобный собачий лай сменился радостным повизгиванием, бухнул в последний раз, как в бочку, волкодав: все собаки за несколько приездов успели не просто привыкнуть к Юшке, но и необъяснимым образом проникнуться к нему любовью.

Юшка отворил ворота, отступил и сел под деревом.

На крыльце появилась Марья, кутаясь в длинную цветную шаль.

Олег Иванович спрыгнул с коня, в два прыжка взлетел на высоко крыльцо, шагнул к Марье, на краткий миг замер, но решился, сделал ещё шаг и обнял её.

Небеса молчали, земная твердь не разверзлась. Великий князь жадно ласкал, не думая о Юшке, подавшееся к нему гибкое тело матери своей внучки и ничего, кроме бурно нарастающего желания, не ощущал. Только в самом далёком уголке сознания билось: вы святые, аз же грешен...

— Не ждала?

— Ждала, — только и ответила Марья, отступая в дом...

Зимой 1387 года всё изменилось к лучшему в жизни Олега Ивановича. Между двумя соседними великими княжествами не просто установился прочный мир и пришло согласие, удалось объединить сторожевые полки. Пять раз пытались налететь ордынцы на юго- восточные пределы союзников. Пять раз помолодевший Олег Иванович сам водил в бой сводные полки и прогонял нехристей, не подпуская к срединным волостям.

Свадьбу Фёдора и Софьи играли на полпути между двумя стольными градами — всё в той же Коломне, где зародилась когда-то любовь молодожёнов. И в который уже раз, дружески беседуя за пиршественным столом или в библиотеке с Дмитрием Ивановичем, Олег Иванович убеждался, сколь много у них общего — в мыслях, желаниях, замыслах, даже в повадках. Беспокоило одно: Дмитрий Иванович не по годам рано начал седеть — было ему всего каких-то тридцать восемь, — полнеть, страдать одышкой и потихоньку ограничивать себя в медах и фряжских винах.

На следующий год, успокоившись за свои границы с Ордой, Рязань и Москва обратили внимание на запад. Там после смерти смоленского князя Святослава Ивановича началась неприкрытая усобица между его сыновьями. Этим умело воспользовался Витовт Литовский. Легко разбив разрозненные смоленские полки, он подчинил себе древнейшее русское княжество, исстари прикрывавшее путь в Залесье и к северским землям, завязав тем самым узел кровавых русско-литовско-польских противоречий. Его распутают лишь в XVIII столетии.

Но это в будущем. А в конце восьмидесятых годов XIV столетия, даже объединившись, два свата, два великих князя, Олег Рязанский и Дмитрий Московский, не смогли вышибить Литву из древней Смоленской земли. Правда, после многих боев удалось преградить Витовту путь на восток и установить крепкую межу. Но стычки не прекращались. К удивлению бояр, Олег Иванович, в прошлом не проявлявший особого желания махать мечом, в последнее время при первых сведениях о нападении литвинов мчался с отборным отрядом младших дружинников к литовской границе и одерживал маленькие, но рождающие славу защитника русских земель победы.

Может быть, он делал это ещё и потому, что каждый раз, возвращаясь с литовской границы, тайком заезжал к Марье...

Завтракали поздно. Вернее было бы назвать это полдником, так долго спал Олег Иванович, вернувшийся за полночь от Марьи.

Он сидел напротив своей княгинюшки, попивая остылое парное молоко, откусывал крепкими, белыми от жевания смолки зубами от ломтя пышного, утром выпеченного любимого ржаного хлеба, обильно политого янтарным мёдом, и поглядывал на жену.

Красивая, вальяжная, статная, но не пышная и всё ещё страстная на супружеском ложе... Почему его так тянет к Марье? Неужели в нём гнездится чёрное, звериное непотребство, что пришло на Русь незнамо откуда — с Востока ли, с его многожёнством и любовью к мальчикам, с Запада ли, из внешне суровых замков рыцарей-монахов, погрязших в разврате...

Ефросинья улыбнулась и спросила:

— В молодечной вчера засиделся, батюшка?

Олег Иванович что-то невнятно промычал с полным ртом. Кто знает, не проверяла ли она: сидел князь в молодечной со своими дружинниками до петухов или, осушив чару, незаметно ушёл?

Без стука вошёл Фёдор. Встал, прислонившись к косяку двери, словно ноги его не держали.

По лицу сына Олег Иванович сразу понял: случилось нечто ужасное.

— Дмитрий Иванович скончался. Гонец прискакал.

Великая княгиня охнула, глаза её округлились и стремительно набрякли слезами.

«Как это легко и быстро у баб бывает», — подумал Олег, прислушиваясь к своим ощущениям. Он не испытывал ни горя, ни радости, ничего. Только-только начали складываться добрые отношения с Дмитрием, человеком, всегда волновавшим Олега и привлекавшим его любопытство. Но ведь как ни крути, а более четверти века Дмитрий был врагом, в нём олицетворялось всё то, что разделяло Рязань и Москву. Несколько лет, как началось сближение...

— Как же я Софьюшке-то скажу, матушка? — вопрос прозвучал совсем по-детски.

— Пойдём, Феденька, пойдём... вот так вместе семьёй придём и скажем! Горе-то какое, горе... но не сиротинушка она у нас, а любимая доча...

Олег встал и пошёл вслед за женой и сыном к переходу, ведущему в терем Фёдора. Вдруг возникла тоска, сжала сердце холодными тисками. Вспомнились все недомогания свата, которые он так старательно скрывал во время совместных походов на Литву. А ведь тридцать девять лет всего. Он на десять лет старше. Словно насмехаясь, лукавый подсунул сладкое воспоминание о прошедшей ночи, о том, каким молодым он чувствовал себя, когда скакал к Марье в сопровождении молчаливого верного Юшки...

На похороны Дмитрия Ивановича Донского, великого князя Московского, съехалась вся Залесская Русь.