Владимир Голяховский - Семья Берг

Гинзбургам тоже хотелось бы пригласить их к себе, но положение Орджоникидзе было слишком высоким, и квартира Гинзбургов никак не подходила для приема таких гостей. Однажды за столом Семен со смехом рассказал им забавный случай:

— Недавно нескольких выдающихся юных музыкантов — Давида Ойстраха, Эмиля Гилельса, Бусю Гольдштейна — наградили орденами «Знак почета». Четырнадцатилетний Буся жил с мамой в плохих условиях, они ютились в крохотной комнатке. Она писала в разные инстанции прошения, но квартиру им не давали. И вот перед торжественным вручением ордена еврейская мама Буси, типичная одесситка, сказала сыну: «Бусенька, когда Михаил Иванович Калинин будет вручать тебе орден, пригласи его к нам домой на чашку чая». — «Но, мама, ведь у нас так тесно». Она строго добавила: «Слушай, что тебе говорит твоя мама. Товарищ Калинин очень простой человек. Пригласи его к нам на чай». Мама сидела в первом ряду зала и смотрела, как Калинин вручил Бусе орден, и, когда он пожимал мальчику руку, послушный сынок сказал Калинину: «Михаил Иванович, мы с мамой хотим пригласить вас к себе домой на чашку чая». В этот момент его мама вскочила с места и закричала на весь зал: «Дурак, что ты говоришь?! У нас ведь очень маленькая комнатка!» Калинин это услышал, и через несколько дней им дали новую хорошую квартиру.

Орджоникидзе и Зинаида очень смеялись, он сказал:

— Ну, Семен, насмешил ты нас. Да, евреи народ смышленый и хитрый, умеют устраивать дела. Я ценю это качество, поэтому со мной работают много евреев — ты, Райзер, Берман и другие. Но я тоже, как Калинин в твоей истории, понял намек. Подожди немного — будет и у тебя хорошая новая квартира.

Самолюбию Семена льстили дружеские отношения с таким важным человеком, и его так и подмывало завести разговор о Сталине. Это была бы уникальная возможность услышать о нем от близкого к нему человека. Что о нем думают его помощники? Но за столом никогда не говорили о политике. Только иногда, в кабинете шефа, когда они с Орджоникидзе сидели на диване и курили папиросы, происходили деловые беседы с глазу на глаз. После XVII съезда партии, с момента убийства Кирова в 1934 году, шли постоянные судебные процессы над видными членами партии большевиков из так называемой оппозиции. Шестнадцать основателей партии из «ленинской гвардии» были расстреляны в результате обвинения в убийстве Кирова и попытке устроить переворот. Для упрощения и ускорения судопроизводства и вынесения приговоров было введено судебное правило «особых совещаний» трех человек — «тройки» и до десяти дней сокращены сроки рассмотрения дел следователями. Это стало новым витком «красного террора», и вся страна об этом втихомолку говорила. Семен несколько раз слышал от Орджоникидзе завуалированные упреки в адрес Сталина, нарком говорил:

— Конечно, мне, как члену Политбюро, приходится разбирать обвинения старых большевиков во фракционерстве и изменах, но я всегда голосую против обвинений и стараюсь оправдать многих. Молотов, Ворошилов — это трусы, они боятся Сталина и голосуют за наказание. И нового наркома внутренних дел Ежова тоже ввели в Политбюро: он одновременно и труслив, и угодлив, ради Сталина он отца родного не пожалеет. Он голосует за наказания и сам же наказывает. Это страшный человек. Но я-то знаю этих обвиняемых с давних пор, знаю, что они преданные ленинцы, а не «враги народа», какими их представляют и посылают на каторгу или даже на расстрел. Это я считаю преступлением.

У Семена вертелось на языке: если это преступление, то чьим преступлением он это считает? Но вопрос был бы слишком прямой, не следовало ставить Серго в трудное положение. Да и самому на всякий случай лучше было удерживаться от любопытства и не болтать лишнего.

В другой раз Орджоникидзе возбужденно говорил ему:

— Стране позарез нужна твердая валюта на развитие индустриализации. Я предложил продавать бакинскую нефть. Но это потребует времени для переговоров и строительства нефтепровода, а Сталин ждать не хочет. Недавно я узнал, что он велел отобрать из Эрмитажа десять лучших картин — Рафаэля, Рембрандта, Тициана и других, и продал их за много миллионов долларов американскому миллионеру Мелону. Это возмутительно! Можно торговать ископаемыми ресурсами, но он не имеет права продавать национальное достояние страны. Я даже кричал на Сталина. Правда, говорили мы по-грузински и нас никто не понимал. Никто не имеет права делать такие вещи.

Семен знал, что Сталин делал вещи и похуже этого, но поднимать на себя голос он никому не позволит. Семен даже удивлялся такой смелости Орджоникидзе.

Однажды, в начале 1937 года, он застал своего шефа в подавленном, грустном состоянии. Не дожидаясь вопроса, Орджоникидзе сам сказал:

— Старшего брата моего, Папулию Орджоникидзе, арестовали и расстреляли за измену. Какая измена? Какой он изменник? Это же он давал мне рекомендацию в партию большевиков.

Семен чувствовал, что его шеф сердит на Сталина и в душе обвиняет его, именно его, потому что без его разрешения никто не посмел бы расстрелять брата всесильного Орджоникидзе.

Однажды, под вечер 18 февраля 1937 года, Зинаида Гавриловна вдруг позвонила Гинзбургу на работу и он услышал встревоженный голос:

— Семен Захарович, я срочно должна вас увидеть. Буду ждать в затененной стороне под Москворецким мостом.

Это было очень необычно. Примчавшись к мосту, он в сумерках увидел ее, прячущуюся в тени, очень возбужденную, с безумным взглядом.

— Зинаида Гавриловна, что случилось?

— Случилось ужасное — Серго умер.

— Что?!

— Да, да! Два часа назад умер Серго.

Семен стоял, не зная, что сказать, как реагировать на такую трагическую новость. Она дрожала и оглядывалась:

— Я боюсь, что нас подслушивают.

Он взял ее за руку, увел еще глубже в тень:

— Но что случилось? Как вы узнали? Кто вам сообщил?

— Я сама вошла в его кабинет и увидела его распростертым на диване. Кинулась к нему, но он был уже мертвый. Еще теплый, но уже мертвый. Я тотчас позвонила Сталину, он пришел через пять минут, посмотрел на Серго и сказал только три слова: «Какое слабое сердце». И как только он вышел, за ним следом вошли Ежов и секретарь Сталина, как будто они стояли за дверью. Они привели трех врачей — засвидетельствовать смерть. Тогда я убежала в дальнюю комнату, позвонила вам и вышла через черный ход на кухне.

Семен все еще не мог поверить, а она наклонилась к самому его уху и прошептала:

— Я хочу вам сказать — его убили, его убили…

На секунду он решил, что она сошла с ума.

— Как убили, кто убил, почему?

— Ах, я не знаю, может быть, сам Ежов и убил. Когда я кинулась к Серго, то увидела, что голова его лежит в луже запекшейся крови, и там рана была — на голове. Только вы никому, никому не говорите этого, умоляю вас во имя вашего же спасения.